Лиз Карлайл - Услышь голос сердца
— Эванджелина, Эванджелина! Послушай нас, пожалуйста.
Эванджелина, все еще держа бокал в руке, с трудом вышла из задумчивости и вернулась к реальности. Перед ней стояли Уинни и кухарка.
— Извините, я задумалась. Так о чем вы говорили? Губы Уинни тронула лукавая усмешка.
— Кухарка хотела спросить насчет пирожков с яблоками…
— Да, мисс, — подтвердила кухарка, вытирая руки о фартук. — И еще насчет риса: отваривать ли его отдельно или тушить вместе с мясом, как обычно?
Вытаскивая запасные одеяла и наблюдая за приготовлением ванны для Эллиота, экономка без умолку болтала. Она довела до его сведения, что в Чатем-Лодже ложатся и встают по-деревенски рано, а ужинают ровно в половине седьмого. И еще Эллиот понял, что он не первый лондонский гость, который ночует в башне, и задумался над тем, что за гостей имеют обыкновение принимать у себя Стоуны.
— Вот и готово, сэр, — сказала экономка, с тихим стоном разгибая спину. — Вода достаточно горячая. А если вам потребуется еще что-нибудь, сразу же дерните за шнур звонка. Мисс Стоун всегда следит за тем, чтобы ее гости ни в чем не нуждались.
— Спасибо, — поблагодарил Эллиот, — но я постараюсь никого не обременять своим присутствием. Значит, мисс Стоун часто принимает гостей?
Экономка с улыбкой кивнула:
— Да уж. Прямо скажу, я еще не видывала такого гостеприимного дома. Наверное, это потому, что сами они редко выезжают. — Экономка открыла резную дверцу старинного шкафа, вынула стопку толстых махровых полотенец и положила на табурет возле ванны. — Но я должна признаться, сэр, что принимать в этом доме благородного человека, настоящего английского джентльмена, как вы, доставляет удовольствие не только хозяевам, но и слугам.
Эллиот поднялся с банкетки возле окна и подошел к ванне.
— Значит, мисс Стоун принимает не только благородных людей?
Экономка в ужасе замахала руками:
— Нет, что вы, сэр! Нет. Она принимает самых благородных леди и джентльменов, но большей частью иностранцев. Иногда приезжает какой-нибудь клиент из Лондона, но обычно это французы и итальянцы, ну и всякие другие. Все они очень любезны, но что говорят — не поймешь. Когда разгулялся этот отвратительный маленький корсиканец, здесь было настоящее вавилонское столпотворение: миссис Уэйден и молодая хозяйка размешали иностранцев даже в кладовках.
— Понятно, — сказал Эллиот, тщательно взвешивая слова, чтобы не выдать себя с головой следующим вопросом. — Наверное, Питер Уэйден бывает здесь регулярно?
Экономка снова широко улыбнулась, взяла из стопки верхнее полотенце и, умело развернув его, аккуратно постелила вдоль ванны.
— О да, сэр. Он бывает регулярно. — Эллиот похолодел с головы до пят, но последующие слова экономки быстро ею успокоили: — На него можно положиться, как на календарь. Приезжает за два часа до обеда в канун Рождества и уезжает чуть свет в понедельник после Крещения. Так уж у него заведено. Очень необычный человек.
Эллиот расслабился и, сунув в ванну палец, попробовал температуру воды. То, что надо.
— А члены семьи мисс Стоун, наверное, часто приезжают сюда?
Экономка, не переставая улыбаться, прищурилась.
— У нее нет другой семьи, кроме тех, кто живет под этой крышей. По крайней мере я о других не слышала, хотя служу у Стоунов с 1810 года, когда меня наняла молодая мисс. — С этими словами экономка, пожелав ему приятного купания, вышла из комнаты, плотно захлопнув за собой дверь.
Хотя Эллиот никогда особенно не интересовался провинциальной семейной жизнью — по правде говоря, за последнее время его вообще мало что могло заинтересовать, — такой странный состав людей, проживающих в очевидной гармонии под одной крышей, вызвал у него любопытство. Миссис Уэйден, по словам Эванджелины, была ее компаньонкой и приходилась невесткой Питеру Уэйдену. И у миссис Уэйден было двое сыновей: красавец Огастес и Тео, с которым часто случались всякие приключения. И оба они, судя по всему, постоянно проживали в этом доме.
Кроме брата Майкла и сестры Николетты, у Эванджелины Стоун имелась необычная кузина — очень хорошенькая Фредерика д’Авийе, несомненно, иностранка. Глядя на смуглое личико и черные волосы этой малышки, можно было предположить, что у нее была своя интересная история. А кто такой Стокли? Еще один кузен? Или дядюшка? Эллиот, у которого практически не было родни — если не считать анемичной матери, — совсем было запутался в родственных отношениях обитателей Чатем-Лоджа.
Скользнув поглубже в горячую воду, он спросил себя, почему все это занимает его. Наверное, потому, ответил он сам себе, что это в корне отличается от его собственной семьи. Он никогда не считал свой дом холодным. Но здесь он почувствовал, насколько он негостеприимен по сравнению с этим уютным оазисом. Его дом тоже был комфортным и гораздо более величественным, чем этот. Однако его городская резиденция — четырехэтажное здание, возвышающееся на южном берегу Темзы, — казалась вечно пустой, хотя его дядюшка, пользующейся дурной репутацией сэр Хью, постоянно проживал в просторных апартаментах на втором этаже. Правда, сэр Хью предпочитал согревать своим телом постели лондонских вдовушек и утешать брошенных жен, которые, по его собственному признанию, щедро поили его бренди, ублажали в будуаре и были всегда готовы слушать рассказы о военных походах. Эллиот и дядюшка Хью любили друг друга, хотя и избегали внешних проявлений чувств, как это часто бывает у мужчин. Но сэра Хью можно было чаше встретить на другом берегу Темзы, в Челси, чем в Ричмонде, где был расположен просторный дом Эллиота.
И еще, конечно, там жила Зоя. Неожиданно Эллиот почувствовал угрызения совести из-за того, что оставил одну свою восьмилетнюю дочь, хотя она, наверное, уже привыкла к этому. Зоя не знала матери. Ее родила одна из многочисленных его любовниц, итальянская танцовщица, которая без малейших угрызений совести оставила Эллиоту грудного младенца и упорхнула на континент, вернувшись к своей беззаботной жизни. А теперь вот Эллиот и сам частенько отсутствовал по несколько дней подряд, и Зоя научилась никогда не задавать вопросов по поводу его отсутствия. Обладая врожденной интуицией, девочка, казалось, знала, что можно, а чего нельзя ожидать. Эллиот и сам тому способствовал, подсознательно держа ребенка на расстоянии от себя. Он просто не знал, как следует себя вести.
Видит Бог, он любил Зою. Любил свою дочь всем сердцем, пусть даже это сердце очерствело. Хотя Марию, ее мать, он не любил. По правде говоря, после истории с Сесили Эллиот не позволял себе любить. Он и понятия не имел, что человеку делать с подобными эмоциями.
