Елена Арсеньева - Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание)
Она умолкла, и Алексей содрогнулся, представив себе лицо отца: если бы он сейчас видел все это!
– Знал бы ваш батюшка, что вы вознамерились обмануть невинность юной, неопытной девицы! Конечно, мы – люди убогие, сироты; конечно, нас всякий обмануть может. Но вы-то… вы, князь!
И она тяжело зарыдала, рухнув на лавку.
Алексей стоял столбом. Он только и мог, что водить глазами от Лисоньки, скорчившейся в уголке, до поникшей Неонилы Федоровны. Обе эти фигуры представляли собою воплощение такого горя, что он вдруг почувствовал себя величайшим на земле грешником. А ведь еще минуту назад он не видел ничего зазорного в том, что поцеловал ручку Лисоньке. Он и не помышлял нанести бесчестье или надругательство, о коих толковала Неонила Федоровна. Лисонька ведь такая миленькая, он ни за что не причинил бы ей зла! Более того – он любит, любит ее.
Алексей вдруг понял это и ощутил величайшее облегчение. Он сейчас скажет об этом во всеуслышание, и Лисонька с тетушкой успокоятся!
И, с величайшим трудом разомкнув пересохшие губы, Алексей вымолвил:
– Да я не… я не имел намерений… Я со всем почтением к Лизавете Васильевне и к вам, Неонила Федоровна… я же хотел…
Гневливое выражение вмиг слиняло с лица Неонилы Федоровны, она облегченно прикрыла глаза, а потом посмотрела на Алексея уже совсем иначе – с вернувшейся материнскою ласковостью.
– Господи, боже мой, Алексей Михайлович! Как же вы меня успокоили! Как осчастливили! – Она прижала руки к груди, и улыбка теперь не шла с ее лица. – А то у меня сердце едва не разорвалось: каково было бы его сиятельству Михайле Ивановичу узнать о бесчестии, сыном учиняемом! Но теперь, коли у вас уже все слажено, – певуче говорила она, поднимая Лисоньку, беря за руку ее и Алексея, – то я не стану противиться вашему счастию! – И она соединила их руки в своих. – Благословляю вас, милые дети мои!
Алексей встрепенулся и сделал попытку отдернуть руку, но у Неонилы Федоровны были железные пальцы.
«Да что это вы? – хотел воскликнуть он. – Я ведь вовсе не о том!»
Но следующие слова Неонилы Федоровны крепко заткнули ему рот.
– А что до ваших долговых расписок, Алексей Михайлович, – ласково говорила Елагина, – то, будьте благонадежны, батюшка ваш о них и не узнает!
Матушка Пресвятая Богородица… Да как же он забыл про них-то! Там же немыслимые суммы!
Алексей пошатнулся. Все смерклось в его очах. Он смутно почувствовал, как чьи-то руки подхватили его с двух сторон, как его опускают в мягкие кресла, а к губам подносят кружку с ледяным благоухающим кваском.
Он с усилием глотнул – и в голове прояснилось. Медоточивый голос Неонилы Федоровны влился в уши:
– Что вы, батюшка Алексей Михайлович! Не извольте беспокоиться! Словечка никому не молвлю. И о драке вашей с господином Таубертом… и об том, что вы кабак в Канавине подпалили (числилась за Алексеем, меж прочих, и сия шалость, числилась!) и что жида-ростовщика в исподнем по снегу катали, грозясь силком окрестить, коли долга господину Митяеву, другу вашему, не спишет… Смолчу, вот крест святой! Уж ради вас, князюшка, я и не на такое готова. Так и быть, все от его сиятельства сокроем, а должок ваш зачтем как часть Лисонькина приданого…
Алексей открыл глаза.
Перепуганное лицо Лисоньки маячило пред ним. И ощущение чего-то родного, теплого прихлынуло к сердцу Алексея при взгляде на это милое, залитое слезами лицо. Снизошла на него невероятная покорность, и лениво скользнула мысль: «Пусть будет как будет».
Он поднялся, снова взял Лисоньку за руку и со всею возможною твердостью произнес:
– Елизавета Васильевна, умоляю вас составить мое счастье. Будьте моею женою.
И перевел дух с облегчением.
Наутро после бессонной ночи заплаканная Лисонька все рассказала Тауберту. Барон вынес удар не дрогнув, и быстрый, расчетливый немецкий ум тотчас нашел единственно возможное спасение: бегство.
Он давно уже подал прошение об отставке, и разрешение из столицы могло появиться уже скоро – через месяц, самое большее два, три. А там сразу – тайное венчание и скорый путь в Ригу, где старый барон и его супруга будут счастливы принять сына с молодою женою. А его скромного состояния вполне достанет для них двоих, уверял пылкий Тауберт.
Лисоньке же предстояло елико возможно оттягивать венчание с Измайловым.
* * *
Время летело: весна миновала, близилось к концу лето, ветреный июль переходил в холодный, дождливый август. Утренние свидания Лисоньки с бароном сделались небезопасны из-за летних ранних рассветов, и они встречались теперь в полночь, едва не до вторых петухов застаиваясь у колодца, многажды судили да рядили, свою тяжкую судьбу проклиная и тщась изыскать выход. И вот после одного из таких свиданий Лисонька скользнула в заботливо приотворенную для нее черную дверь, прокралась наверх, в светелку, и бросилась на постель рядом с сестрою.
– Ну? – спросила та, приподнимаясь на локте. Луна заливала каморку, и в этом холодном свете Лизонька видела пылающие сестрины щеки и лихорадочно блестящие глаза. – Ну, что? Говори же!
– Все решено. Отставка ему дозволена, – выпалила Лисонька. – Завтра же сговорится с попом. Через два дня ночью меня увезет. Надо надеяться, тетушка лишь поутру хватится. Авось не найдет!
– Тетушка-то? – Лизонька покачала головой. – Да она тебя из-под земли выроет. Разве не знаешь?
Лисонька поникла на подушку. Как не знать! В глубине души она и сама не верила, что замысел Тауберта может удаться. Тетеньку не проведешь, надеяться нечего!
Слезы мочили ее щеки.
– Тетенька велит с Измайловым тайно венчаться! Вдарило ей в голову! Мол, иначе его батюшка меня и на порог не пустит, благословения не даст. Да он и так не пустит… Да и на что мне его благословение? Мне лучше в петлю, чем под венец с Алексеем Михайловичем! И милый он, и добрый, и собой пригож, но нелюб мне, вот беда.
– Тебе нелюб, – шепнула Лизонька. – Тебе-то нет, а вот мне…
– Да знаю, знаю я! – всплеснула руками Лисонька. – Ох, эта тетенька! Что же делать нам, господи?!
– Погоди-ка плакать, – вдруг сказала Лизонька задумчиво. – Может, еще горе – не беда! Пускай господин Тауберт ищет попа. Пригодится! А ты скажи тетеньке, что с Измайловым под венец готова по первому ее слову, только условие поставь, чтоб непременно ночью окрутили вас. И мысль тетеньке подай: мол, ни к чему, ежели она при том венчании будет. Пускай дома останется да шум для отвода глаз поднимет: мол, сбежала племянница. А еще скажи ей, что я сама тебя в церковь сопровожу. Вызнай, на какой день князь о венчании сговорится, и на то же время же венчание с господином Таубертом назначай. Поняла?
