Мишель Синклер - В жарких объятиях
Заскрежетав зубами и с трудом подавив желание осадить наглеца, Сирик ответил:
— Нет, не хочу.
Он знал, что не внушает уважения своим провожатым. Впрочем, это можно было сказать практически обо всех горцах, и Сирик отлично понимал почему. По крови он тоже был горцем, но не одобрял многих их традиций, предпочитая комфорт, которым позволяло располагать его воспитание. «Зачем терпеть холод, если от него можно защититься толстыми стенами, крышей и хорошим очагом?» — рассуждал он. К боли также не следовало стремиться. Более того, Сирик всячески избегал ее. Немногие встречи, позволившие ему познакомиться с членами северных кланов, только укрепили его уверенность в том, что между ним и соплеменниками его отца нет почти ничего общего. Это путешествие также не стало исключением.
— Далеко еще? — спросил Сирик и тут же быстро приготовился к волне презрения, которую, как он знал, обязательно вызовет этот вопрос.
Когда он в первый раз поинтересовался расстоянием, отделяющим их от земель Шеллдена, его лицо, видимо, отразило все эмоции, которые он испытал по поводу продолжительности путешествия. Ни одно из этих чувств не было позитивным. Сирик не привык путешествовать на такие дальние расстояния в столь диких условиях, и ему казалось вполне естественным делать частые остановки, чтобы уделить внимание царапинам и ушибам или просто отдохнуть после многочасовой верховой езды. Двое горцев, которых ему да ли в провожатые, не скрывали своего презрения. Если бы они были важными людьми, их ядовитые замечания могли бы задеть Сирика, но до мнения простых воинов ему не было никакого дела.
— Сегодня мы могли бы уже быть на месте, — ответил более высокий и темноволосый из них.
Заметив ухмылку, сопровождавшую это замечание, Сирик в который уже раз пожалел, что ему не дали людей из клана Шеллденов. Уж им-то пришлось бы его уважать. Именно желание обрести это неуловимое качество заставило Сирика согласиться на эту поездку на север. К этому его совершенно точно подтолкнуло не желание стать лэрдом, даже если клан Шеллдена был таким большим и сильным, как о нем рассказывали. Сирик достаточно много времени провел в обществе своего деда по материнской линии, чтобы понимать, какая неподъемная груда пустяков и мелочей лежит на плечах обладателя этого титула. Но когда он получил письмо от Роберта Первого, в котором ему предлагалась возможность стать вождем своего собственного рода, Сирик не раздумывая согласился. Он усмотрел в этом способ — возможно, единственный — заставить отца признать его мужчиной.
— Ты не ответил на мой вопрос, — наконец произнес Сирик. Младший из двух провожатых уже приготовился хлестнуть его язвительной гэльской насмешкой, но его товарищ предостерегающе пнул его в голень. Затем все с тем же каменным выражением лица, которое Сирик наблюдал на протяжении всей поездки, высокий горец обернулся к Сирику и ответил:
— Мы будем в замке завтра. Еще до захода солнца, если ты сможешь проснуться и выехать рано.
Он пришпорил лошадь и поскакал вперед, лишив Сирика возможности продолжать разговор. Впрочем, его это нисколько не огорчило. Более того, он с облегчением вздохнул, увидев, что младший горец последовал примеру старшего.
Сирик даже не знал, как их зовут. Он спрашивал их об этом, но ответ был невнятным и весьма недружелюбным. Чего не знал ни один из них — так это того, что, хотя у Сирика было не много возможностей говорить по-гэльски, он все же понимал их язык. Его мать была дочерью лэрда очень богатого клана, и ее единственный сын получил самое лучшее образование, какое только было возможно, а это включало знание языков. И поскольку отец Сирика был горцем, гэльский входил в число языков, которые его заставляли учить.
Сирик собирался применить свое образование несколько иначе. Особые отношения его отца с Робертом Первым, а также близость Сирика к королю предоставляли ему возможность вращаться в кругу знати и вождей кланов и быть в курсе их проблем. У Сирика захватывало дух от дипломатических уловок и хитросплетений обстоятельств вокруг каждого важного решения. Что могло быть увлекательнее роли посредника между враждующими сторонами, кем бы они ни были — соседями, противоборствующими кланами или членами одной семьи? Но в тот момент, когда Сирик согласился отправиться на север, мечты о политической карьере пришлось похоронить.
Через полчаса после захода солнца вожак их группы, состоявшей из трех человек, указал на небольшую поляну, где путникам предстояло сделать привал на ночь. Сирик поморщился: еще одна холодная ночевка прямо на земле. За последние полчаса он видел не меньше трех домов. Сирик подозревал, что они могли бы переночевать в любом из них, но ни одному из горцев и в голову не пришло навязывать свое общество обитателям домишек хотя бы ради горячего ужина.
Зная, что возражать бесполезно, Сирик соскользнул с лошади на землю, наклонился, чтобы размяться, а затем выпрямился, потирая поясницу. Единственным утешением служило то, что он знал: это последняя ночь на открытом воздухе в обществе людей, которые его ни во что не ставят. К завтрашнему вечеру он обретет власть, и отцу придется признать, что его сын стал мужчиной.
Хотя отец никогда от него не отрекался, Сирик с детства знал, что он не оправдал ожиданий своего родителя. Долгие годы мальчик закрывал на это глаза, убеждая себя в том, что, бывая в походах, отец с гордостью рассказывает друзьям о сыне. Как только мать позволила ему, Сирик начал тренироваться и упражняться в искусстве владения мечом, для чего приглашались лучшие инструкторы равнин. В результате среди сверстников Сирик считался настоящим мастером, что доставляло ему огромное удовольствие. К сожалению, в числе его почитателей не было отца.
Когда Сирику исполнилось девятнадцать лет, он узнал, что Роберт Первый отправился обратно в Эйр, чтобы вернуть себе земли, некогда принадлежавшие ему. Замок Тернберри был тем самым местом, где познакомились родители Сирика и где его отец на всю жизнь подружился с графом Кэрриком, будущим королем Шотландии. Услышав о развернувшейся битве, Сирик уехал против воли матери, чтобы присоединиться к сражающимся. Но он прибыл слишком поздно. Роберт Первый одержал победу и в очередной раз прогнал англичан.
Сирик знал, что никогда не забудет взгляда, который бросил на него отец, когда он галопом влетел в толпу празднующих победу воинов. На лице Абхайна застыло выражение глубокого стыда, как будто Сирик нарочно приехал слишком поздно. Как будто он был трусом, примчавшимся пожинать плоды чужой доблести. Сирик больше никогда не пытался вступить в битву. И все же он ничего не желал так страстно, как получить возможность вытеснить это мучительное воспоминание каким-нибудь достойным поступком. Сирик мечтал о том, чтобы отец бросил на него взгляд, исполненный гордости.
