Филиппа Грегори - Вечная принцесса
— Что такое? — удивился он.
— Прощу прощения, — как ни в чем не бывало отозвалась она, — я думала, вашему величеству что-то нужно. Вы на меня смотрели.
— Да, и думал о том, что ты не слишком похожа на свой портрет.
Она порозовела. Портреты пишутся для того, чтобы польстить модели, а когда эта модель — принцесса на рынке невест, то тем более.
— В жизни ты красивей, — односложно прибавил Генрих, чтоб успокоить ее. — Моложе, мягче, милее.
Она не поддалась на похвалу, как он надеялся, только кивнула, словно приняла такое объяснение.
— Как прошло путешествие? Нелегко? — спросил он.
— Очень нелегко, ваше величество, — кивнула она и повернулась к принцу Артуру, включая его в разговор. — Наш корабль отнесло к берегу, когда в августе мы вышли из Корунны, так что пришлось пережидать сезон бурь. Когда ж, наконец, снова отправились в путь, море по-прежнему штормило, и в конце концов мы были вынуждены пристать в Плимуте. В Саутгемптон было не дойти. Никто не сомневался, что мы затонем…
— Что ж, посуху было не дойти, — сухо ответил Генрих, думая о распрях с Францией и недружелюбном настрое французского короля. — Из тебя получилась бы бесценная заложница, если б нашелся король столь бессердечный, чтобы захватить тебя в плен. Благодарение Богу, ты не досталась врагам.
— Надеюсь, этого не случится, — ответила она, со значением на него глянув.
— Что ж, теперь твои злоключения позади, — заключил Генрих. — В следующий раз ты вступишь на борт королевского корабля, чтобы спуститься вниз по Темзе. Что думаешь о том, чтобы стать принцессой Уэльской?
— По правде сказать, государь, принцессой Уэльской я считаю себя с тех пор, как мне исполнилось три года, — поправила она. — Меня так и звали всегда, инфанта Каталина, принцесса Уэльская. Я знала, что это моя судьба. — Она бросила взгляд на Артура, который по-прежнему молча глядел в стол. — Всю мою жизнь я знала, что нам суждено пожениться. Вы были очень добры, принц, что писали мне письма так часто. Благодаря этому я думала, что мы не вполне чужие…
Принц Артур покраснел.
— Мне приказывали вам писать, — неловко выпалил он. — Это входило в мои домашние задания. Но мне нравилось получать ваши ответы.
— Господи милосердный, парень, ты и в самом деле не слишком остер! — одернул его отец. — Принцесса предпочла бы думать, что ты писал ей по собственному почину!
— Это не важно, — спокойно ответила Каталина. — Я тоже писала по приказу. И, говоря по чести, я предпочла бы, чтобы мы всегда говорили друг другу правду.
Король хмыкнул.
— Ну, и года не пройдет, как ты передумаешь, — предсказал он. — Станешь сторонницей вежливой лжи. Ибо лучшее средство сохранить брак — это находиться во взаимном неведении.
Артур послушно кивнул, но Каталина ограничилась улыбкой, говорившей, что его замечание, хотя и не лишено интереса, не обязательно истинно. Генрих почувствовал укол досады, особенно болезненный оттого, что огонь возбуждения, разожженный ее миловидностью, никак не гас.
— Возьму на себя смелость предположить, что твой отец не докладывает твоей матушке обо всем, что придет ему в голову, — сказал он, стараясь обратить ее взор на себя.
Это ему удалось. Голубые глаза принцессы одарили его долгим, внимательным взглядом.
— Возможно, ваше величество правы — и так оно и есть, — признала она. — Я этого знать не могу. Однако докладывает ли он матушке, нет ли, ей все равно все известно.
Он рассмеялся. Достоинство, с которым держалась эта девочка, макушкой не достававшая ему до груди, было просто очаровательно!
— Она что, ясновидящая, твоя мать? У нее дар провидения?
Принцесса не улыбнулась в ответ.
— Она мудрая, — просто сказала она. — Она самый мудрый монарх в Европе.
Он решил, что, во-первых, глупо смеяться над дочерними чувствами. Королева Испании и в самом деле женщина необыкновенная. Вся Европа знает, что жизнь ее проходит либо в походах, где, сидя на боевом коне, она нередко сама командует отрядами, либо в кабинете, за государственными бумагами. А во-вторых, бестактно указывать принцессе на то, что матушка ее хоть и объединила Кастилию и Арагон, но в Испании еще очень далеко до мира. О чем говорить — даже путешествию Каталины в Лондон чуть не помешали восстания мавров и евреев, поднятые против тирании католических королей. Генрих переменил тему.
— Почему бы тебе не показать нам, как ты танцуешь? — предложил он. — Или в Испании это запрещено тоже?
— Раз уж я английская принцесса, мне следует перенять ваши обычаи, — отозвалась Каталина. — Что вы скажете, государь, станет английская принцесса танцевать для короля посреди ночи после того, как он силой вошел в ее покои?
Генрих расхохотался:
— Станет, если у нее есть голова на плечах!
Она ответила ему сдержанной полуулыбкой.
— В таком случае я станцую с моими придворными дамами, — решила она.
Поднявшись с места, принцесса спустилась с возвышения, на котором стоял пиршественный стол, встала в центре комнаты и позвала Марию де Салинас. Хорошенькая темноволосая девушка бойко вышла вперед и встала рядом с принцессой. Подчеркнуто демонстрируя робость, что говорило о скрытом желании себя показать, выступили и три другие девицы.
Генрих с интересом их осмотрел. Он особо просил короля и королеву Испании, чтобы с принцессой прислали хорошеньких придворных дам, и теперь с немалым удовлетворением отмечал, что, каким бы грубым и безвкусным ни показалось им его требование, они все-таки ему подчинились. Все девушки были хороши, но ни одна не затмевала принцессу, которая теперь, после того как постояла, замерев, чтобы настроиться на танец, хлопком в ладоши приказала музыкантам начать игру.
Он сразу понял, что двигается она с грацией чувственной женщины. Танцевали они медленную, церемонную павану. С улыбкой на устах Каталина ступала, покачивая бедрами, полуприкрыв глаза. Нет спору, ее хорошо выучили, эту принцессу из страны, где танцы, пение и поэзия значат больше всего другого; однако же, она танцевала так, словно позволяла музыке вести себя, а Генрих, у которого имелся некоторый опыт, полагал, что женщина, чуткая к музыке, отзывчива и на ритмы страсти.
И тут удовольствие, с которым он наблюдал павану, омрачилось мыслью о том, что эту редкую штучку, эту испанскую красотку, уложат в холодную постель Артура. Вряд ли его заучившийся, неповоротливый сынок сумеет возбудить и раздразнить страсть в ней, созревшей, чтобы стать женщиной. Скорее всего, Артур будет неловок, нелеп и, наверно, причинит ей боль, а она, сцепив зубы, выполнит свой долг, как положено женщине и королеве, а затем, отчего нет, умрет родами; и всю процедуру поиска невесты Артуру придется претерпевать снова, безо всякого для него, Генриха, проку — потому что желание, которое она так явно в нем возбуждает, останется неутоленным. Да, она желанна, ничего не скажешь, и это отменное качество при дворе, украшением которого она станет. Но как же некстати, что она желанна ему самому!
