Анастасия Туманова - Не забывай меня, любимый!
– Вздор, Щукин, вы болтаете чего не знаете! – горячился Солонцов – стройный, ещё по-мальчишески тонкий юнкер первого курса. – Газеты могут писать всё, что им угодно, о добровольном отречении государя в интересах державы! Но преданные престолу люди великолепно понимают: никакого добровольного отречения нет! И, право, нельзя было ожидать такого поведения от передовых граждан города! Видели бы вы, что творилось в Петербурге! Все как один – с красными бантами носятся по улицам, поздравляют друг друга с долгожданным приходом в Россию европейского законодательства! Барышни пищат, студенты с видом старозаветных пророков вещают о чем-то воссиявшем и взошедшем… Сущий апокалипсис! С ma tante нервический припадок сделался, а она – дама адмиральского здоровья…
Над головой Солонцова, вкрадчиво звеня, вился комар. Он сел наконец на лоб юнкера, и Солонцов шлёпнул его с такой силой, что сам же и поморщился. Стоящие рядом молодые люди негромко рассмеялись.
– И ничего смешного в моих словах нет, господа обер-офицеры! – вспылил Солонцов, стряхивая безвременно почившего комара в лопухи. – Вот вам, поручик, хорошо, вы уже успели присягнуть государю, а что прикажете делать нам в конце будущего года? Кому мы станем присягать после выпуска? Этому Временному правительству? Керенскому? Эсерам?!
– Присягнёте России, Солонцов, и спокойно поедете прямиком на фронт, исполнять свой долг, – уверенно пообещал низкий голос с чуть заметным кавказским акцентом, и могучая фигура поручика Дадешкелиани выдвинулась из тени в красную полосу заходящего солнца. – Что до меня, то мой отпуск кончается завтра, и я отправляюсь на позиции. С большим облегчением, надо вам сознаться. Видит бог, если б не тётя и сестра, я бы вовсе не оставил своей роты. По нынешним временам это просто опасно. Солдаты сейчас находятся, пожалуй, ещё в более затруднительном положении, чем мы с вами.
– Это отчего же, князь, позвольте вас спросить?!
– Неграмотны, дремучи, смертельно устали и легко попадают под влияние самой дешёвой пропаганды, – невозмутимо отозвался Дадешкелиани. Он был старше всех присутствующих молодых людей, уже полтора года находился в действующей армии и лишь несколько минут назад покинул взрослую компанию, чтобы присоединиться к молодёжи. – А пропагандистов на фронтах сейчас хватает. Люди не знают, чему верить, кого слушать, слухи по полкам носятся невероятные, отовсюду лезут какие-то провидцы и старцы со старицами… и как только просачиваются через посты?! Даже некоторые из офицерского состава уже подвержены… Что и говорить, в одном господа социалисты правы: не стоило загонять народ на эту бестолковую бойню.
– А кто его туда загнал, позвольте вас спросить, поручик? – Медленным, протяжным голосом спросил сутуловатый юнкер в сдвинутой на затылок фуражке – сын хозяйки дома. – Народ, как вы сами изволили заметить, слеп и доверчив, собственной воли не имеет, привык к вековой покорности царю-батюшке… А батюшка втравил своих чадушек в бестолковую, как вы справедливо сказали, бойню и быстренько отрёкся… похоже, торопясь избежать ответственности. Да ведь он и сам был человек подневольный…
Дадешкелиани чуть заметно усмехнулся, отвечать не стал, но Солонцов вскинулся, как боевой конь при звуках трубы.
– Как вам не стыдно, Щукин! Хуже базарной бабы, право слово! Повторяете уличные сплетни, смеётесь над святым…
– Это что же у вас святое, Солонцов? – усмешка Щукина стала совершенно издевательской. – Их старец Григорий? Воистину, господа, каждый монарх… или монархиня… имеют таких фаворитов, которых заслуживают. Фавориты – деталь необходимая при любом правлении, спору нет, без них нигде не обходится… Но в минувшей истории это были, по крайней мере, достойные люди, заботившиеся о России не менее своих августейших покровителей, много сделавшие для государства и подданных… Вспомните Миниха, вспомните Разумовского, Орловых, Потёмкина-Таврического, наконец… А что мы наблюдаем в наши дни?! Какое-то немытое недоразумение из сибирской глубинки, у которого только и было, что беспримерное нахальство и безразмерный…
– Щукин, здесь поблизости дамы, спокойнее… – мягко напомнил Дадешкелиани, и юнкер нехотя умолк. Солонцов, от возмущения утративший дар речи, открывал и закрывал рот, как вытащенный из воды карась. Щукин следил за ним со скептической усмешкой на тонких губах. Остальные молодые люди молчали, не решаясь вмешиваться в спор.
– По крайней мере, развал армии и бардак в тылу налицо, – сухо подвёл итог разговору поручик. – Письма и те не ходят. Вообразите, я в трёх посланиях предупреждаю тётю о своем возможном отпуске – и всё равно сваливаюсь как снег на голову! Оказывается, моё последнее письмо она получила ещё в Тифлисе полгода назад! Беспорядки… и чем дальше, тем хуже. Все эти игры во французские революции и свободы у нас в России скоро приобретут необратимый характер. Временами я боюсь, что впереди ожидается кое-что похуже войны и отречения государя.
Политическая дискуссия прервалась самым неожиданным образом. Дамы, о которых упоминал князь, в полном составе высыпали на веранду, и одна из них, младшая сестра юнкера Щукина, звонко возвестила:
– Господа, вот вы всё о войне да революции, с тоски умереть можно, а у нас, между прочим, сюрприз! У нас сегодня в гостях цыгане! Бросайте свои противные папиросы и идите к нам!
– Вот это здорово! – вырвалось у Щукина, и он, сразу утратив скучающую улыбку, повернулся в сторону освещённой гостиной. Молодые люди, поспешно гася папиросы, один за другим устремились на зов. Последними шли Дадешкелиани и Солонцов.
– Поручик, сознайтесь, что вы были в курсе! – восторженным шёпотом сказал юнкер. – Это же ваши? С Живодёрки?
– Ну, разумеется, чьи же ещё? Вот и познакомитесь наконец.
– О-о, это, право, счастье! – Солонцов, подскакивая, на ходу пытался оттереть испачканный пылью сапог сорванным лопухом. – Поручик, вот вы у них свой человек, объясните, почему цыганки ведут себя строже светских барышень? Как же там у Пушкина? «И над бровями надпись ада: «Оставь надежду навсегда!» Я ещё в имении у тётушки сколько раз пытался познакомиться короче… У нас там, видите ли, постоянно стоят таборы… стояли, по крайней мере, до всего этого революционного свинства… И вот, ходят по дворам в отрепьях: «Барин, миленький, погадаю!» Даёшь руку гадать – улыбается, бесовка, врёт, блестит глазами, голые, пардон, плечи показывает сквозь дырки в кофте… «Милая, я приду нынче вечером к вам?» – «Окажите милость, барин, как дорогого гостя примем!» Приходишь. Принимают. Песни-пляски до ночи, вытрясут из карманов всё до копейки. «А где Маша? Маша-то где?» А Маши и не видать, и её старший брат с острожной совершенно физиономией вежливо объясняет, что сестра, изволите видеть, уехала! «Как уехала, куда, час назад здесь была, плясала у костра, чего ты врёшь, мерзавец?!» – «Никак нет, барин, уехала по цыганским делам, что ещё изволите приказать?» И возвращаешься как болван один домой… А на другой день та же самая Маша опять у тебя на дворе, и снова хохочет, и врёт, и просит то ситцу, то хлеба, то платок, и обещает, что нынче же вечером будет ждать в таборе… Дадешкелиани, ну как вам не стыдно, право?! Вам, конечно, легко смеяться!
