Кэтрин О`Нил - Искусство обольщения

Кэтрин О'Нил

Искусство обольщения

Пролог

Париж, 30 января 1889 года

«Что делать?»

Мэйсон Колдуэлл, не разбирая дороги, брела по серым мокрым парижским улицам. «Что делать?» – стучало у нее в голове. Вопрос этот жег Мэйсон изнутри, а снаружи ее хлестал ледяной дождь. Волосы растрепались от ветра, плащ вымок и лип к телу, но Мэйсон давно уже не замечала ни холода, ни сырости. Казалось, это природа рыдает за нее, исторгает из себя море слез, которым Мэйсон не желала давать воли. В ночь крушения ее надежд само небо излило на нее свою скорбь.

Сегодня днем ей принесли письмо из комитета выставки в вычурном, с затейливыми вензелями конверте. Трясущимися от волнения руками Мэйсон вскрыла его. Из конверта выпал один-единственный листок, оказавшийся ее же собственным заявлением. Вот оно – ее письмо, сплошь в красных казенных штампах. ОТКАЗАТЬ – по всем восемнадцати пунктам! Восемнадцать кровавых печатей, ставящих крест на всех ее помыслах. Комиссия не взяла на себя труд отправить ей официальное письмо с указанием причин отказа. Не сочла ее, Мэйсон Колдуэлл, достойной простой вежливости. Не дали ей даже той толики утешения, что получили другие художники из числа ее парижских знакомых, работы которых комиссия не сочла возможным принять.

Это испещренное красными штампами заявление все еще стояло у Мэйсон перед глазами. Непереносимое унижение! При воспоминании о том, с какой надеждой она взяла в руки тот конверт, Мэйсон покраснела от стыда.

Полный провал.

Врет пословица, гласящая, что у каждой тучи есть серебряная подбивка. Тучи, что закрыли ее горизонт, были беспросветно черны.

Никакого света в конце туннеля.

Так что же ей делать дальше?

Дождь не прекращался целые сутки. Такого страшного ливня и ветра Мэйсон не помнила за все пять лет ее жизни в Париже. Дождь барабанил по крыше, гулко отдаваясь эхом в ее маленькой квартирке, состоящей из одной комнаты. Дождь отбивал чечетку на каменной мостовой под окнами, словно тысячи всадников неустанно проносились мимо. И с той же маниакальной настойчивостью в голове ее стучало: «Что делать?» Мэйсон отчаянно пыталась найти решение. Какое-нибудь. Любое. Лишь бы вырваться из кольца безнадежности.

И вот она оказалась на улице. Одна, под проливным дождем. В четвертом часу утра. На пути ей встречались обычные для этого времени суток прохожие. Полуночные гуляки, изрядно подвыпившие, брели в обнимку, поддерживая друг друга, и горланили песни. Им было весело, и дождь не портил им настроения. В подъездах, позевывая, стояли проститутки, с досадой поглядывая по сторонам. Из-за ливня работы у них было меньше, чем обычно, прибыль утекала сквозь пальцы. Мэйсон теперь смотрела на них по-новому. Отчего эти женщины оказались на улице? Какие обстоятельства вынудили их заняться своим ремеслом? Наверняка кое-кто из них тоже приехал в Париж с надеждой завоевать мир.

Мэйсон шла, не останавливаясь. Газовые фонари отбрасывали желтый тревожный свет. Тени от столбов покачивались. Или, может, качалась она? Трудно сказать. Мэйсон ничего не ела с полудня. А вечером, желая подбодрить ее, подруга Мэйсон Лизетта отвела ее в кафе «Тамбурин» и уговорила выпить абсента. Сильно опьяняющий едкий ликер нисколько не помог справиться с чувством полной опустошенности и безнадежности, от него лишь голова стала тяжелой и ноги не слушались. В том, что Мэйсон теперь ощущала себя листком, трепещущим под порывами ураганного ветра, отчасти виноват хмельной абсент. Но лишь отчасти.

Мэйсон так глубоко погрузилась в свои невеселые мысли, что очнулась лишь тогда, когда подошла к мосту Альма через Сену. Не было ничего удивительного в том, что ноги сами принесли ее сюда. Мэйсон часто здесь бывала. С этого моста открывался прекрасный вид на стройку на левом берегу Сены. Это сооружение получило название Эйфелева башня. Мэйсон за пеленой дождя в ночных сумерках с трудом угадывала ее стройный силуэт. Сейчас башня была почти достроена, не хватало только верхушки. Изящный колосс из железа и стали! Кружевное индустриальное чудо эпохи вызывало множество противоречивых толков. Консервативные французы считали это сооружение уродливым и не могли дождаться, когда его поскорее снесут, но для Мэйсон эта башня стала символом надежды, поскольку строилась она к открытию Всемирной выставки, до которой оставалось два месяца. Именно на этой самой Всемирной выставке надеялась Мэйсон представить свои картины.

Весь мир ожидался в гости в Париж, на грандиозный форум промышленности и искусства, самый грандиозный за всю историю Франции. Эта выставка давала Мэйсон последний шанс. После всех полученных ею отказов она все еще смела надеяться на то, что комитет выставки окажется достаточного прогрессивным, чтобы признать ее талант. Какое убийственное заблуждение!

Мэйсон подошла к парапету и, ухватившись за перила, закрыла глаза и откинула голову, подставляя ветру и дождю разгоряченное лицо. А ведь она так верила, что находится на верном пути. Какая глупая самонадеянность! Жалкое посмешище судьбы. Всего лишь еще одна американка, прибывшая в Париж с намерением превратиться в настоящую художницу. Убежденная, подобно многим, в том, что если верить в свою судьбу всем сердцем и вкладывать душу в свои творения, то признание непременно тебя найдет.

Пять лет назад Мэйсон приехала сюда, в Париж, с надеждой и верой. Желая поскорее покинуть юдоль скорбей – отчий дом, где недавно умерла ее мать, и начать жизнь с чистого листа. Получив скромное материнское наследство, Мэйсон отправилась в Париж, приют и надежду изгнанников, эмигрантов и беженцев. В этом городе не принято справляться о том, что было у тебя в прошлом. Этот город привечал художников, дарил им свободу и поддержку. Здесь Мэйсон впервые увидела гениев импрессионизма, чьи работы словно сотканы из противоречий. Здесь она познакомилась с шедеврами Моне, Ренуара, Дега. Впервые увидев их творения, она испытала нечто похожее на удар молнии. Еще ребенком мать учила Мэйсон рисовать, водила на выставки. Но те работы, что нравились ее матери, здесь казались засушенными, словно покрытыми нафталином. В этом новом стиле ключом била жизнь. Творения импрессионистов были созвучны современному ритму, полны цвета и света. И эти произведения нашли отклик в сердце Мэйсон, они взывали к ней, как ничто и никогда раньше, и она чувствовала, что должна ответить на этот призыв.

Пять лет она вела эту священную войну за свое призвание, играла с новыми цветовыми контрастами, дерзко экспериментировала с композицией и темами, вырабатывала свой собственный почерк, свой стиль письма. Она льстила себе, уверившись в том, что это ее видение было уникальным, неповторимым, свежим, дерзким и новым, что, возможно, она сама даст импрессионизму новое, революционное направление развития. Эти искания увенчались восемнадцатью новыми работами, выполненными ею за последний год. Она трудилась без устали, днем и ночью, она старалась закончить свои революционные холсты к тому времени, как начнется рассмотрение работ, допущенных к участию в выставке.