Кэт Мартин - Остров любви

Кэт Мартин

Остров любви

Посвящается моему мужу Ларри, на которого я всегда могу положиться, а также замечательным людям, жителям Чарлстона, которые, несмотря на все беды и несчастья, все же сумели сохранить свое гордое наследие и великодушно делятся им с другими.

Глава 1

Чарлстон, Южная Каролина 2 апреля 1840 г .

За резким щелканьем хлыста раздался чей-то душераздирающий вопль, отдавшийся эхом во всех уголках большого ухоженного поместья.

Глория Саммерфилд закрыла глаза. Дрожащими от волнения тоненькими пальчиками затянула пояс шелкового, отороченного кружевами халатика и подошла к открытому окну. Первые лучи рассвета едва пробивались сквозь темноту ночи. Смолкли птицы, и без их столь привычных звонких трелей, возникающих в паузах между леденящими душу стонами, тишина казалась зловещей. Поспешно закрыв окно на медную задвижку, – выносить это не было больше сил, – Глори старалась избавиться от звуков, но они все же проникали, хотя и не так отчетливо. От нечеловеческих, ужасающих криков, казалось, невозможно скрыться.

Совершенно выбитая из равновесия, она тяжело опустилась перед зеркалом в позолоченной раме. Намерение взять себя в руки и подумать о делах, которыми предстояло сегодня заняться, давалось с трудом. Изящная серебряная щетка, которой девушка пыталась привести в порядок спутанные после сна волосы, казалась свинцовой. Она собрала свои светло-русые волосы на затылке в длинный пушистый хвост, – вот и все, что удалось ей сегодня сделать с непокорными локонами. «Когда же это закончится?!» – воскликнула Глори. Ее ясные голубые глаза потемнели от гнева. Вскочив со стула, обитого красивым гобеленом, девушка бросилась к двери, забыв даже про тапочки, и побежала вниз, в холл.

Звуки шагов тонули в густом ворсе персидского ковра, устилавшего два пролета лестницы. Коснувшись босыми ногами холодного мраморного пола в холле, она промчалась мимо изысканной гостиной, мимо столовой, поражающей великолепием огромной хрустальной люстры, и ворвалась в кабинет отца, уверенная в том, что тот, как всегда, с годовой ушел в изучение своих книг, куда заносил все данные, имеющие отношение к ведению хозяйства. Вопреки ожиданиям, он стоял у окна, сцепив за спиной руки, его обычно прямые и широкие плечи казались поникшими.

– Папа, ты должен остановить их, – взмолилась Глори срывающимся от волнения голосом. – Еще немного, и они убьют этого несчастного! – Она сильно хлопнула тяжелой дверью кабинета, тут же пожалев об этом. Отец внимательно посмотрел на дочь, и суровое выражение его лица на какое-то мгновение смягчилось, но потом снова стало неумолимым.

– Если бы это было так просто, девочка, – грустно произнес он. – Боюсь, больше мне нечего сказать тебе.

– Но неужели ты ничего не можешь сделать?

– От меня мало что зависит, дочка. Эфрам и негр с другой плантации хотели бежать. Это преступление должен разбирать комитет.

– Но ведь Уилли – его брат. И это, определенно, все меняет.

– И все же закон будет рассматривать их побег как заговор. Эфрам знал, на что идет. Его наказание – пятьдесят ударов хлыста, и он их получит.

Глори судорожно вцепилась в спинку массивного кресла отца, и костяшки ее пальцев, сжимавших мягкую коричневую кожу, побелели от напряжения.

– Наказывать человека за то, что он хочет быть свободным, – несправедливо, отец. Ведь человек – это живое существо. Он заслуживает лучшего обращения.

Отец отошел от окна и направился к Глори. Свет лампы падал на его некогда русые волосы, в которых начала пробиваться седина.

– Мы обсуждали это уже тысячу раз, и ты знаешь: в глазах закона он – всего-навсего раб.

Глори промолчала, не принимая доводов отца.

– Тебе ведь нравится жить здесь. Признай хотя бы это! Ты в восторге от званых вечеров, красивых нарядов и поклонников.

Конечно, Глори нравилась такая жизнь. Как любой молодой женщине.

– Все это чудесно, – ответила она. – Поместье Саммерфилд – это мой дом. Я все здесь люблю. Но справедливо ли жить припеваючи ценой тяжелого труда таких же людей?

– Жизнь – сложная штука, Глори. Мы стараемся делать все, от нас зависящее. Эфраму жилось у нас гораздо лучше, чем большинству его собратьев. Он не должен был убегать.

– Я понимаю, отец. Но согласись, рабство не может решить всех проблем.

Джулиан Саммерфилд тяжело вздохнул.

– Я знаю, дочка, тебя очень волнует все это. Но я благодарен за искреннее доверие ко мне. Надеюсь, ты ни с кем больше не обсуждала происходящее?

– Иногда мне очень хочется так сделать.

Джулиан коснулся светлых волос дочери и ласково погладил по голове.

– Когда ты вырастешь, все станет на свои места. Пройдет время, и ты ко всему привыкнешь.

– Но я уже выросла, – возразила Глори.

Отец только кивнул. Опустив руки в карманы серой визитки из сержа[1], он снова подошел к окну.

Дочь на какой-то миг увидела отца другими глазами: вдруг постаревшего, с заметными морщинами на лице, чего не было еще вчера. Он был хорошим человеком: умным, внимательным, тактичным и благородным. Глори всегда прислушивалась к его словам, зная, что в большинстве случаев тот оказывался прав. Но только не сейчас. «Я никогда не привыкну к человеческим страданиям, – подумала девушка. – Да и не хочу привыкать».

Наконец, крики стихли, и внезапно установившаяся тишина была столь же оглушительной, как и дикие вопли негра.

Девушка чувствовала, что напряжение мало-помалу отпускает ее, жизнь в поместье возвращается в прежнее русло.

Завтра вечером состоится бал в честь ее девятнадцатилетия. К тому времени забудется столь дикая сцена, разыгравшаяся во дворе дома. Она будет смеяться, танцевать, флиртовать и получать от всего огромное удовольствие. Жестокость сегодняшнего утра исчезнет, но ей никогда не забыть леденящих кровь воплей.

И, словно прочитав мысли дочери, отец приподнял ее подбородок своей мозолистой рукой.

– Теперь все кончилось, – сказал он мягко. – Мама, наверное, уже пьет кофе в столовой. Почему бы нам не присоединиться к ней? Потом ты могла бы помочь мне разобраться с хозяйственными книгами.

Глори заставила себя улыбнуться.

– Хорошо, отец. – И, покорно вздохнув, выскользнула из кабинета.

Опустив длинные стройные ноги с постели, Николас Блэкуэлл потянулся за брюками, небрежно свисавшими со спинки стула.

– Значит, ты все-таки уходишь? Но ведь еще рано, и Виктор не скоро вернется домой, – обиженно произнесла Лавиния Бонд.

Николас же и не думал оставаться с ней на всю ночь.

– Мне очень жаль, дорогая. Но меня ждет работа. Я должен проследить за разгрузкой в доке.