Джулиана Гарнетт - Клятва рыцаря

Джулиана Гарнетт

Клятва рыцаря

Пролог

Май 1067 года

– Если ты настолько малодушен, что боишься бросить вызов нормандцам, я буду сражаться вместо тебя.

Ее слова прозвучали в затихшем зале, точно с лязгом выхваченный из ножен меч. Это был вызов. Все замерли. И все глаза обратились на нее, на высокую светловолосую девушку, стоящую в центре зала.

Она стояла уверенно, неколебимо, чуть вздернув упрямый подбородок и выпрямив стройный стан. Холодные голубые глаза ее твердо смотрели из-под густых темных ресниц.

Ни случайный звук лютни, слетевший из-под дрогнувших пальцев какого-то менестреля, ни стук бокала, ни скрип скамьи под кем-то из сидящих здесь рыцарей и баронов – ничто не нарушило тишину. Все, кто находился в этом зале, казалось, затаили дыхание.

А Кора, дочь Бэльфура, скрывая охватившее ее нервное возбуждение, ожидала ответа отца.

Многих из присутствующих здесь она хорошо знала, и ее поражение безусловно обрадовало бы их. Их нетерпеливое предвкушение этого так же отчетливо ощущалось в воздухе, как запах сосновой смолы от факелов, горящих вдоль стен. Но что с того? Ведь только одно было важно сейчас – месть нормандцам и гордость, единственное, что оставалось теперь у нее.

Вульфрик мертв, он навсегда ушел из этого мира, а с ним исчезли и радость, и надежда.

Ярость вспыхнула в голубых глазах лорда Бэльфура, но дочь не отвела свой взгляд. Их глаза были почти на одном уровне – высокая, намного выше других женщин, она не уступала в росте мужчинам, даже тем нормандским захватчикам, которые поработили их.

Кора еще выше подняла подбородок, и ее густые длинные волосы, точно грива норовистой кобылицы, рассыпались по обнаженным плечам. Ее платье и накидка были короткими на языческий манер, а на талии вместо цветного пояса или золоченых цепочек, как у других женщин, девушка носила короткий римский меч. Не просто кинжал в красивых ножнах, а смертоносный боевой меч, добытый одним из ее кельтских предков в бою у какого-то римского легионера. Это оружие передавалось в их семье из поколения в поколение несколько сотен лет. И владела им Кора с большой ловкостью. Зная это, ни один мужчина не осмеливался заигрывать с ней, как бы ему этого ни хотелось.

Чье-то оружие звякнуло о камень; кто-то кашлянул; легкий шепоток быстро пробежал по залу и затих. Слои дыма медленно плыли под потолком, колеблемые случайным ветерком, ворвавшимся в окна. От него затрепетало пламя факелов и заколыхались старинные гобелены, прикрывающие кое-где каменные стены. Дрожащие отблески огня высвечивали серебром отцовские волосы, играли на его суровом морщинистом лице.

– Я присягал Вильгельму. – Старческий голос лорда Бэльфура прозвучал скрипуче, словно мельничный жернов. – И я не нарушу свою клятву.

– Клятва, данная по принуждению, ни к чему не обязывает, – бросила она.

– Что женщина понимает в этих делах! – Его рот скривился в горькой усмешке, и щеки Коры вспыхнули.

– Больше, чем некоторые мужчины! – выкрикнула она. – Хотя нам и не надо решать даже собственную судьбу. – Она глубоко втянула воздух, пахнущий дымом и гарью, и пристально посмотрела на отца. – Пусть я не мужчина, но почему ты не можешь выслушать меня, как некогда слушал Вульфрика?

Бэльфур подался вперед.

– Ты не Вульфрик. Он мертв. У меня осталась только дочь, своенравная и непослушная притом. Тебе едва минуло семнадцать, Кора. Неужели ты считаешь, что твой совет может сравниться по мудрости с советом Вульфрика?

Эти негромко произнесенные слова, казалось, оглушили ее. И когда она заговорила, голос ее слегка дрожал, однако яростным усилием воли Кора взяла себя в руки, глубоко при этом вонзив ногти в ладони.

– Нет, конечно, нет. Вульфрик, он… Ведь он был мужчиной, а я всего лишь глупая женщина, место которой среди горшков и сковородок, а не на военном совете.

– Но ты, похоже, забыла об этом.

– Нет, не забыла. Я знаю, что тебе бы хотелось, чтобы я была тише воды ниже травы, чтоб меня было и не видно, и не слышно, – с горечью сказала она. – Хотя в давние времена на совете нашего рода женские голоса звучали так же веско, как и мужские. Нормандцы принесли нам больше бед, чем римляне и даже викинги. Они опустошили нашу страну, а нас самих превратили в рабов, пресмыкающихся у их ног. И ты еще говоришь о верности их ублюдку-королю, словно это дело чести для нас сложить оружие и верно служить ему.

Высказав все это, она почувствовала, что дрожит, словно от холода. А отец вдруг сделал знак двум стражникам подойти к ней, и те встали у нее по бокам. Кора вздернула подбородок в ответ на это оскорбление, но не двинулась с места и не промолвила больше ни слова.

– Тебя отведут в твою комнату, и поразмысли там о своих необдуманных словах, – холодно проговорил Бэльфур, хотя глаза его горели огнем в свете сотен факелов. – Подумай хорошенько.

Кора твердо встретила его взгляд. Трусы. Все они трусы. Включая самого Бэльфура, хотя он был ее отцом и властителем этого края. Вульфрик никогда бы не сдался… Да, но он погиб, его уже нет на этом свете. И все же во имя всего святого никто никогда не вынудит ее покориться.

Смерив стоявших по обеим сторонам стражей испепеляющим взглядом, она скрестила руки на груди, и насмешливая улыбка появилась на ее губах.

– Я скорее состарюсь в своей комнате, чем соглашусь признать этого ублюдка герцога Нормандии своим королем.

Бэльфур удивленно поднял седые брови. Потом повернулся и отошел, не говоря ни слова. На нем была туника и отороченная мехом мантия – как положено сакскому лорду, хотя с тех пор, как пришли нормандцы, мех на мантии был уже не такой густой, а ткань заметно пообтерлась. Он медленно прошел по выложенному красивой мозаикой полу – некогда яркие луна и звезды на нем тоже заметно потускнели – и, вступив на возвышение, занял свое обычное место: каменное кресло с высокой спинкой, застеленное подушками и меховым покрывалом.

– Ты дерзка, дочь моя.

Кора снова позволила слабой улыбке коснуться ее губ.

– Да, милорд. Я научилась этой дерзости у вас. Но вы также знаете, что я не только дерзка, но и права.

Бэльфур, прищурившись, посмотрел на дочь.

– Ты предлагаешь обратиться за помощью к Малкольму? И уступить шотландскому королю то, что еще не успел заграбастать этот нормандец? Так в чем же разница, спрашиваю я тебя?

– Разница заключена в ваших собственных словах. Лучше добровольно отдать то, что все равно отберут.

Бэльфур наклонился вперед. Он едва сдерживался, и слова с трудом прорывались между его стиснутых губ:

– Ты не дождешься этого никогда.

– В таком случае ты обрекаешь нас на…