Элоиза Джеймс - Ночь поцелуев

Элоиза Джеймс

Ночь поцелуев

Пролог

Когда-то, не очень давно, жили-были…

История эта начинается с кареты, которая не превратилась в тыкву, хотя и укатила с бала поздней ночью, и с доброй крестной, которая давным-давно потеряла свою подопечную — наверное, потому, что не была феей. Не обошлось здесь и без нескольких так называемых крыс, каждая из которых, должно быть, втайне мечтала надеть ливрею.

Ну и, конечно, ни одна сказка невозможна без бедной девушки — даже несмотря на то что наша героиня не умела танцевать и совсем не хотела выходить замуж за принца.

Но по-настоящему все началось с крыс.

Они окончательно потеряли совесть — так все говорили. Миссис Суоллоу, экономка, то и дело сетовала:

— Нет, это просто невозможно! Стоит человеку отвернуться, как несносные создания тут же принимаются грызть башмаки!

Да-да, именно в таких выражениях жаловалась она дворецкому, невозмутимому мистеру Черридерри.

— Вполне понимаю и разделяю вашу озабоченность, — отвечал джентльмен с несвойственными ему нотками раздражения в голосе. — Я и сам их не переношу. — Чего стоят эти острые носы! А писк по ночам! К тому же…

— А как ужасно едят! — перебила миссис Суоллоу. — Забираются на стол, прямо в тарелки!

— Да-да, едят из тарелок, — подтвердил мистер Черридерри. — Я видел собственными глазами, честное слово! Причем миссис Долтри при мне кормила их с рук!

Пронзительный крик экономки наверняка донесся бы до гостиной… если бы крысы не подняли оглушительный шум.

Глава 1

Ярроу-Хаус

Резиденция миссис Марианны Долтри, ее дочери Виктории и падчерицы мисс Кэтрин Долтри

Мисс Кэтрин Долтри, больше известная как Кейт, спрыгнула с седла, кипя праведным гневом.

Надо заметить, что подобное состояние вовсе не было для нее новым. Еще при жизни отца — а умер он семь лет назад — новоявленная мачеха нередко вызывала острое раздражение Кейт. Но что такое настоящий гнев, ей довелось узнать только после смерти отца, когда миссис Долтри, носившая титул всего несколько месяцев, стала полноправной хозяйкой поместья.

Арендаторов, которые родились и выросли в своих домах, заставили платить в два раза больше, чем прежде. Те же, у кого не хватало денег, могли убираться на все четыре стороны.

Урожай погибал на корню, а живые изгороди превращались в дикие заросли — все потому, что мачеха жалела денег на поддержание поместья в надлежащем состоянии. Наследство отца уходило на бесконечные наряды: новые платья, шляпки, кружева, рюшечки, воланчики и бантики… в таком количестве, что мачехе и сводной сестре не хватало дней в году, чтобы надеть все свое богатство хотя бы по одному разу.

Гости больше не встречали Кейт за общим столом. Отныне ее жизнь протекала в мансарде — в крошечной комнатке, где старая обшарпанная мебель вполне соответствовала положению падчерицы в огромном доме. Трудно было пережить ненависть к самой себе за малодушие — за то, что не находила сил уйти из дому и положить конец унижению. Да, настоящий гнев родился и вырос из одиночества, отчаяния и печальной уверенности в том, что отец беспомощно переворачивается в гробу.

Воинственно препоясав чресла, как сказал бы отец, Кейт решительным шагом поднялась на крыльцо.

— Добрый день, Черридерри, — поздоровалась она, как только старый верный дворецкий распахнул дверь. — Ты сегодня за лакея?

— Хозяйка отправила лакеев в Лондон, за доктором, — пояснил Черридерри. — Вернее, сразу за двумя.

— Не иначе как очередной приступ. — Кейт осторожно сняла расползавшиеся по швам перчатки. Было время, когда мачеху (в доме все звали ее хозяйкой) подозревали в симуляции болезни, однако после нескольких лет ложной тревоги и ночных криков о нападении разбойников, которые на деле оказывались всего лишь следствием дурного пищеварения, подозрения отпали сами собой.

Черридерри считал, что остается одно: надеяться на лучшее.

— Нет, на сей раз дело не в хозяйке. Пострадало лицо мисс Виктории.

— Неужели укусили?

Дворецкий кивнул.

— Горничная утром рассказала, что верхняя губа распухла и посинела.

Даже острое раздражение не смогло подавить шевельнувшееся в душе сочувствие. Хорошенькое личико и хорошенькие платьица составляли единственное достояние Виктории, а потому утрата хотя бы небольшой доли этого богатства навсегда разбила бы бедняжке сердце.

— Нужно срочно поговорить с хозяйкой о жене викария. — Кейт сбросила пелерину в услужливо подставленные руки. — Точнее, теперь уже о вдове. После его смерти я переселила семью в дальний коттедж.

— Да, дело нехорошее, — покачал головой дворецкий. — Особенно для викария. Разве священник имел право лишить себя жизни?

— И оставить на произвол судьбы жену с четырьмя детьми, — добавила Кейт.

— Наверное, не смог примириться с потерей ноги.

— Ну а теперь его детям придется примириться с потерей отца, — сурово заключила Кейт. — Не говоря уже о том, что вчера мачеха отправила им уведомление о выселении.

Черридерри нахмурился.

— Хозяйка распорядилась, чтобы сегодня вы обедали вместе со всеми.

Кейт изумленно замерла.

— Что-что?

— Сегодня вечером вам необходимо обедать за общим столом. Приезжает лорд Димсдейл.

— Шутишь?

Дворецкий покачал головой.

— Так она сказала. Более того, даже решила, что крысы мисс Виктории должны покинуть столовую и переселиться в вашу комнату.

Кейт в изнеможении прикрыла глаза. День начался плохо, а продолжался и того хуже. Она терпеть не могла свору крохотных собачек, которых домочадцы — кто нежно, а кто и не очень — называли крысами. Ничуть не лучше был и Алджернон Беннет, лорд Димсдейл, жених сводной сестры: молодой человек подозрительно часто и легко улыбался. Но всего ужаснее казалась перспектива семейного обеда.

Как правило, удавалось заставить себя забыть о том, что когда-то бразды правления в этом доме принадлежали ей, мисс Кэтрин Долтри. Дело в том, что за несколько лет до смерти мать окончательно слегла, а здоровой дочка ее и вообще не помнила. Кейт привыкла сидеть за обеденным столом напротив отца, регулярно обсуждать с экономкой меню на неделю… что и говорить, здесь, в родном поместье, она надеялась дебютировать, выйти замуж, родить и вырастить детей.

Но все это было при жизни отца, а после его смерти молодая госпожа превратилась в служанку, для которой не нашлось другого места, кроме как на чердаке.