Софи Джордан - Одна ночь с тобой

Софи Джордан

Одна ночь с тобой

…Тебя жаждет душа моя, По Тебе томится плоть моя В земле пустой, иссохшей и безводной…

Глава 1

Леди Гутри стояла у окна своей спальни, глядя на одинокий экипаж, с грохотом катившийся по темной пустынной улице. Словно огромное неуклюжее животное, он упрямо полз сквозь ночной туман неизвестно куда, но ей все равно отчаянно хотелось оказаться в его спасительной глубине, отгородившись от мира.

Ночной ветер прощальным жестом взмахнул занавесками на окне кареты. Джейн прижала ладонь к холодному стеклу, провожая взглядом экипаж, который свернул за угол и скрылся из виду. Глухой стук копыт растаял вдали, и у нее защемило сердце.

Она надавила сильнее, словно надеясь разбить стекло, вырваться наружу и убежать куда глаза глядят — лишь бы подальше от Десмонда, Хлорис и трех своих капризных племянниц, получавших нескрываемое удовольствие оттого, что они могли безнаказанно третировать ее.

С губ Джейн сорвался робкий смех, разорвавший тишину. Безрассудные, несбыточные мечты. После года траура она оставалась на прежнем месте — бесправная служанка благородного происхождения в доме, где некогда чувствовала себя полноправной хозяйкой.

У нее за спиной с негромким скрипом отворилась дверь. Джейн отпрянула от окна и резко обернулась, боясь, что накликала беду, заставив материализоваться своих мучителей, которые явились, чтобы разрушить ее планы на сегодняшнюю ночь и вновь вернуть ее туда, где ей самое место — в клетку. У нее на горле бешено пульсировала жилка, и рука Джейн непроизвольно взлетела к шее, словно стремясь сдержать предательское биение.

Но вместо ненавистных родственников в комнату вошла Анна. Ничем не примечательное лицо женщины средних лет расплылось в широкой улыбке. Джейн уронила руку и глубоко вздохнула, слушая, как стихает шум в ушах.

— Мистер Биллингз уехал в клуб, а миссис Биллингз удалилась в свои покои на ночь. — Анна помолчала, ее большая грудь бурно вздымалась от возбуждения. — Значит, можете идти и вы.

Джейн кивнула. Теперь, после ухода Десмонда, они более не находились под одной крышей, и от осознания этого сердце в груди у Джейн умеряло свой бешеный бег. Это означало, что она не столкнется с деверем в коридоре, не ощутит на себе его похотливый, вызывающий взгляд и угрозу, исходившую от него, стоило ему оказаться поблизости.

Более ничто ее не задерживало. Ничто не мешало Джейн провести вечер вне стен опостылевшего дома и полной грудью вдохнуть воздух свободы. Сегодняшняя ночь принадлежала ей, и только ей. В отличие от оставшейся жизни.

У Джейн закололо под ложечкой, и она прижала руку к животу.

— Святые угодники! — выдохнула она. — Можно подумать, что я никогда не бывала на балах.

— Конечно бывали. Просто это было давно, — заметила Анна, и уголки ее губ уныло опустились.

Джейн повернулась к большому зеркалу в подвижной раме[1], чтобы в последний раз взглянуть на свое отражение. Бледно-голубое платье обычно покоилось в глубине ее шифоньера, надежно скрытое траурными нарядами. Джейн уже давно перестала носить что-либо еще, кроме постылого черного крепа или параматты[2].

— Как приятно снова видеть вас нарядной! — Анна задумчиво потерла подбородок. — Но чего-то явно недостает.

В ответ Джейн вопросительно выгнула бровь.

Анна откинула крышку небольшой лакированной шкатулки, стоявшей на туалетном столике. Там лежало всего несколько безделушек. Супруг Джейн никогда не был щедр на подарки. По крайней мере, для нее.

У Джейн имелась одна-единственная достойная упоминания драгоценность. И сейчас именно ее Анна извлекла из черного бархатного мешочка, и камни засверкали, словно подсвеченные изнутри.

— Вот, возьмите.

Джейн бережно провела кончиками пальцев по колье, улыбаясь при воспоминании о бабушке, от которой оно ей досталось, и лаская блестящие алмазы. Странно, но ей показалось, что они светятся гораздо ярче, чем сохранила ее память. Ярко-желтые бриллианты были теплыми на ощупь и действовали удивительно возбуждающе. Не подвластные времени грани соблазнительно посверкивали лучиками у нее на ладони, а золотая цепочка подмигивала на свету. В детстве Джейн верила, что любая женщина, надевшая бриллианты, превращается в красавицу.

— Очень хорошо. — Повернувшись кругом, она приподняла волосы, гладкие и шелковистые после того, как их вымыла и расчесала Анна.

Служанка уложила тяжелую копну так, чтобы она водопадом ниспадала на спину, и зафиксировала двумя агатовыми заколками. Обычно жесткие, как лошадиная грива, и стянутые в тугой узел на затылке, сейчас собственные волосы казались Джейн чужими.

— Ну вот, готово. — Анна отступила, чтобы полюбоваться на дело рук своих. — Теперь вы больше не похожи на огородное пугало.

Джейн рассматривала свое отражение в зеркале, поглаживая тяжелые бриллианты, облегающие шею. Вот кончики ее пальцев скользнули с колье к голубому рукаву платья, и она бережно пощупала атлас.

— По крайней мере на одну ночь.

— Вы снова будете одеваться в нарядные платья, — уверенно заявила Анна, и ее глаза гневно сверкнули из-под густых седых бровей.

Джейн заставила себя кивнуть. Но тут перед ее внутренним взором промелькнуло зловеще ухмыляющееся лицо Десмонда, и у нее душа ушла в пятки. Если ее деверю удастся добиться своего, она больше никогда не будет наряжаться, никогда не вернется в высшее общество.

Тяжкий вздох вырвался из ее груди. После смерти Маркуса прошел уже год четыре месяца и десять дней, но Десмонд все с тем же упорством ограждал Джейн от высшего света, заставляя ходить на цыпочках вокруг его капризных, избалованных дочерей и обжигая ее тем, что она привыкла называть взглядом.

Этот взгляд напоминал Джейн о горилле, которую она однажды видела в зверинце. Огромная тварь раскачивалась за решеткой клетки, в ее глазах были голод и непредсказуемость. Ей явно хотелось вырваться на волю и разорвать Джейн на куски.

В мрачные воспоминания ворвался голос Анны.

— Идемте. Ваши подруги уже заждались, а впереди у вас — целая ночь отдыха и танцев.

Танцы. Джейн спросила себя, не разучилась ли она танцевать. При жизни Маркуса она редко доставляла себе такое удовольствие, проводя бóльшую часть времени у стены бального зала в обществе овдовевших старух, вынужденных довольствоваться обществом друг друга, и матрон, предпочитавших компанию себе подобных мужьям, присутствие которых им приходилось терпеть дома.