Артур Янов - Первичный крик
Больной обсуждает свои проблемы и свое напряжение: импотенцию, головные боли, угнетенное состояние и чувство совершеннейшего несчастья. Он может сказать: «Какой во всем этом толк?» или «Все точно также болеют, на свете вообще не осталось здоровых!» или «Я устал от одиночества! Я не могу заводить друзей, а когда мне это удается, они очень скоро мне
надоедают!» суть заключается в том, что пациент несчастлив и страдает. Если человек очень напряжен и напуган, то я предлагаю ему отдаться своим несчастьям. Если его при этом охватывает паника, то я советую ему позвонить родителям и попросить о помощи. Иногда это одно вызывает болезненное чувство уже в первые пятнадцать минут сеанса. Я прошу пациента рассказать о первых годах его жизни. Он обычно отвечает, что плохо помнит то время. Я настаиваю, убеждая его рассказать то, что он помнит. После этого больной начинает рассказывать о своем раннем детстве.
Пока он говорит, я собираю необходимую мне информацию. Больной раскрывает свои защитные системы двумя способами. Во–первых, своей манерой рассказа. Он может умствовать, не демонстрируя никаких чувств, использовать абстракции, и вообще, вести себя так, словно он сторонний наблюдатель, а не человек, переживший то, что он рассказывает. Поскольку он использует свою «личность» (или нереальное ощущение своей личности) для описания детства, мы внимательно следим затем, что говорит эта личность. Осторожный пациент отгораживается от вопросов психотерапевта, подгоняет их под себя, и иногда может сказать: «Не мучьте меня больше. Я ничего не почувствую, если вы будете меня мучить».
Рассказывая, пациент говорит нам о том, как он вел себя дома: «Я всегда замолкал, когда он это говорил», «Я никогда не доставлял ему такого удовольствия — понять, что он меня обидел», «Мама была сущим ребенком, и мне приходилось брать все на себя — по сути мамой приходилось быть мне», «Папа всегда был таким грозным, что мне приходилось быстро соображать с ответами», «Я никогда не был прав», «Ко мне никто не относился с нежностью».
Больного затем просят окунуться в раннюю ситуацию, которая, как ему кажется, пробудила в нем сильное чувство. «Я сидел и видел, как он бьет брата и — о, я чувствую напряжение… Не знаю, что это такое…» Пациента просят поглубже погрузиться в это чувство. Он не может понять, что это за чувство или может сказать: «Думаю, что я начал чувствовать, что и со мной произойдет то же самое, если я отвечу ему как мой брат… О, я чувствую, как у меня похолодело в животе. Я боялся?» Боль
ной начинает нервно дергаться. Руки и ноги приходят в движение. Веки подрагивают, пациент нахмуривает брови. Он вздыхает и скрипит зубами. Я подбадриваю его: «Почувствуйте это! Сохраните чувство!» Иногда пациент отвечает: «Все прошло. Чувство прошло» Такой спарринг между мной и пациентом может продолжаться многие часы и даже дни.
«Я чувствую скованность. Я весь зажат. Да, думаю, что я действительно боялся старика». Таким может стать следующее высказывание пациента. В этом месте, если я вижу, что он погружен в чувство и цепко за него держится, то прошу его глубоко и напряженно дышать животом. Я говорю: «Откройте рот как можно шире и держите его открытым! Теперь выталкивайте чувство из живота, выталкивайте!» Больной начинает глубоко дышать, потом корчится и дрожит всем телом. Когда мне кажется, что дыхание становится автоматическим, я командую: «Скажи папе, что ты боишься!..» — «Я ничего не скажу этому сукиному сыну!» — отвечает пациент. Я продолжаю настаивать: «Скажи это! Скажи!» Обычно, несмотря на то, что на первый взгляд это задание кажется простым и несложным, пациент ничего не может сказать. Если же он все‑таки выкрикнет эти слова, то обычно потом следует поток слез и глубокие судорожные вздохи, от которых пациент содрогается всем телом. Больной может немедленно начать говорить о том, каким типом был его отец. Велика вероятность того, что в эти минуты больной глубже проникнет в свои воспоминания и в свои потаенные чувства.
Эта начальная реакция называется предпервичным состоянием. Предпервичное состояние может продолжаться несколько дней или даже неделю или около того. Это очень важный процесс, в ходе которого происходит отщепление защитных слоев и целью которого является раскрытие пациента и подготовка к полному уничтожению защитных систем. Ни один пациент не может просто придти и сбросить эти системы. Организм избавляется от невроза постепенно и весьма неохотно.
Приблизительно через пятнадцать минут пациент успокаивается и может снова начать «замыкаться», возвращаясь к сво
ей исходной необщительности: он говорит, избегая упоминания о чувстве. Но психотерапевт снова подталкивает его к особенно болезненной ситуации из прошлого. Кроме того, врач непрерывно испытывает на прочность каждое проявление защиты пациента. Например, если больной говорит тихо, то его побуждают повысить голос. Если пациент интеллектуал, то каждый раз обращаются к его рационализациям. Пациенту, который сильно отчужден от чувств, который живет «головой», обычно не удается достичь предпервичного состояния в течение нескольких дней. Тем не менее, мы постоянно стремимся прокалывать защитные оболочки на каждом лечебном сеансе.
Первый час лечения больного, склонного к интеллектуальным размышлениям и рационализации, очень напоминает стандартный психотерапевтический сеанс: обсуждение, вопросы, анамнез и прояснение. Ни в коем случае не обсуждаются идеи. Мы не обсуждаем первичную теорию и ее достоинства, как того хотят многие такие пациенты. Каждый день мы делаем попытки расширить брешь в защитной системе и делаем это до тех пор, пока пациент не теряет способность защищаться. Первые несколько дней лечения такого пациента соответствуют нескольким первым годам его жизни, предшествовавшим первичной сцене, которая и отключила его чувства. Пациент переживает изолированные и отделенные друг от друга события по мелким частям и кусочкам. Как только все фрагменты соединяются в цельную картину, пациент приходит в первичное состояние.
Если больной сохраняет маску, неважно, понятливости, скромности, вежливости, угодливости, враждебности, драматизма — то запрещено силой выводить его из принятой роли и направлять к нужному чувству, сквозь возведенные им системы защиты. Если больной поднимает колени или отворачивает голову, то его снова заставляют лечь'прямо. По мере приближения чувства к сознанию, больной может начать хихикать или зевать, и это есть признак нетерпеливого ожидания. Больной может попытаться сменить тему разговора, но такую попытку пресекают. Он может в буквальном смысле проглотить свое чувство, и это верно для многих пациентов, которые начинают часто глотать, когда ошущают приближение истинно
го чувства. Вот почему мы заставляем больных держать рот открытым.
Когда пациент обсуждает новую ситуацию из раннего детства, мы продолжаем внимательно наблюдать за ним, чтобы не пропустить признак приближающегося чувства. Голос больного может начать дрожать от подступающего напряжения. Мы повторяем попытку, побуждая больного глубоко дышать и чувствовать. На этот раз, приблизительно через час или два после начала сеанса, больного начинает трясти. При этом он не будет знать, что это за чувство, он просто ощутит напряжение и «скованность» — то есть, скованность, направленную против чувства. Больной клянется, что не имеет никакого представления о чувстве. У него перехватывает горло, появляется такое чувство, что грудь зажата тугим обручем. Он начинает давиться и рыгать. Он говорит: «Меня рвет!» Я говорю ему, что это чувство, и его не вырвет. (За все время, что я работаю, не вырвало ни одного больного, несмотря на отрыжку и рвотные движения.) Я побуждаю пациента высказать свое чувство, несмотря на то, что он сам не знает, что он чувствует. Он начинает артикулировать слово, но у него выходит только содрогание, пациент корчится от первичной боли. Я продолжаю понуждать его к высказыванию, и он продолжает пытаться что‑то произнести. Наконец, это происходит: раздается вопль — «Папочка, не надо!.. Мамочка! Помоги!» Иногда в речь вплетается и слово «ненавижу». «Я ненавижу тебя! Ненавижу!» Это и есть первичный крик. Он возникает на фоне судорожных вздохов, выдавливается изнутри годами подавления чувства и отрицания его существования. Иногда крик бывает очень коротким: «Мамочка!» или «Папа!» Одно только произнесение этих слов иногда вызывает у больного вихрь болезненных ощущений, так как многие «мамочки» не позволяют своим детям называть себя иначе чем «мать». Отпускание тормозов и превращение в того маленького ребенка, которому нужна «мамочка» помогает высвободить все накопленные и подавленные чувства.
Этот крик одновременно является криком боли и знаком освобождения, когда защитные системы личности внезапно открываются. Этот крик вырывается под давлением, державшим ранее взаперти реальное ощущение собственной личное–ти в течение, иногда, многих десятилетий. Многие пациенты описывают этот момент как удар молнии, разбивающей весь подсознательный контроль организма. Обсуждением крика и его значения мы займемся в последующих главах. Здесь же достаточно будет отметить, что первичный крик является одновременно причиной и результатом разрушения защитной системы.
