Артур Янов - Первичный крик
Потом, когдая отдыхал и приходил в себя, Арт спросил что это было — то, от чего я избавился. Какое‑то время я был настолько ошеломлен и подавлен пережитым, что не мог внятно этого объяснить. В конце концов, я, правда, осознал все свое чувство вины, страх быть самим собой, и ощутил сильную подавленность оттого, что не способен быть самим собой. Внезапно до меня дошло, что означают обращенные к папе просьбы о помощи. Сначала я был очень озадачен такой тактикой, но теперь мне не терпелось выплюнуть эту просьбу. Я сказал Арту, что теперь мне не кажутся бессмысленными обращения к папе. Теперь я понимаю, что говорю с папой, который находится внутри меня — папой, которого я так хочу. «Дело в том, чтобы этот принял меня таким, каков я есть, чтобы он помог мне отделаться от чувства одиночества, чувства того, что меня покинули и оставили одного», — объяснил я.
Он спросил меня, что я должен сделать дальше. Я ответил, что в первую очередь должен научиться чувствовать папу внутри себя. Почувствовать, на кого он похож, как он выглядит. Почувствовать, как чувствуют удар в гольфе или танцевальный ритм, а потом научиться тому, чтобы этим воспользоваться. Потом я сказал ему, что это прекрасно — чувствовать, что у тебя есть отец — папа, который заботится о тебе и может помочь. Это было так хорошо, что я долго то смеялся, то плакал.
Когда я, наконец, снова мог говорить, то сказал Арту, как долго я чувствовал себя одиноким, брошенным и оставленным
на произвол судьбы. Потом я вспомнил одинокого ребенка в Рождество, каким я был один раз. Я помню, как сидел под рождественской елкой и печально смотрел на голубой свет, заливавший мою кроватку — после того, как они сказали мне, что Санта–Клауса на самом деле нет. Они сказали, что Билл уже большой для всех этих сказок, да и для меня все это не имеет никакого значения. В каком‑то смысле они были правы, потому что я уже и сам какое‑то время знал, что Санта–Клаус — это просто переодетый человек, и что подарки тоже не много значат. Но то, как они мне об этом сказали, высосало всю любовь из Рождества, а ведь это был единственный раз в году, когда на мою долю выпадаю немного любви. Единственное, чего я хотел от Рождества — это настоящих маму и папу, которые бы любили меня, заботились обо мне, помогали мне и тянулись бы ко мне, кактянулся к ним я. В тот годя был очень одиноким и несчастным рождественским младенцем.
Среда
Сегодня Арт заставил меня лечь на пол. Этот сеанс, как и все следующие, я провел, лежа на полу. Он спросил меня, чем я занимался со вчерашнего дня. Я сказал ему, что вчера очень устал и чувствую усталость до сих пор, и что весь вечер я провел в кровати. С самого первого дня лечения я завел для себя определенный порядок. После сеанса я возвращался домой, обедал, отдыхал около часа, потом писал заметки о сеансе с Артом, размышлял о сеансе, ужинал, записывал результаты размышлений, просто сидел в кресле около часа, ни о чем не думая, а потом ложился спать. Я обнаружил, что сосредоточившись исключительно на терапии, я смогу многое узнать о себе и вспомнить множество полезных переживаний и событий из моего прошлого. Но вчера я был настолько сильно измотан, что записав свои воспоминания о сеансе, не смог ничего больше делать. Я просто рухнул на кровать, как мертвец. В моем мозгу чередой прошли три события, и я рассказал о них Арту.
Первое событие произошло в тот день, когда папа взял Билла, нашего двоюродного брата и меня на бейсбольный матч в
Цинциннати. Мне тогда было около пяти лет. Я был настолько ошеломлен всем увиденным, что голова моя, должно быть, повернулась на все сто восемьдесят градусов. Когда я попал на бейсбольный стадион, мне показалось, что он засверкал как бриллиантовый лазерный луч. После игры папа вывел нас через центральные ворота поля. Когда мы проходили через ворота, я оглянулся, чтобы в последний раз посмотреть на поле. Мне хотелось остаться там на всю ночь — навсегда! Когда я снова повернул голову, то не увидел ни папы, ни Билла, ни кузена. Я страшно испугался, впал в панику и громко заревел. Люди вокруг заволновались, но вскоре появился папа и оба брата, которые и забрали меня. Потом мы сели в автобус, который привез нас на железнодорожный вокзал и в автобусе мне захотелось по–маленькому так сильно, что я не мог терпеть. Я сказал об этом папе. Он сказал, что ничего не может сделать, и что мне придется писать в штаны. Какое облегчение я испытал, когда так и сделал. Но я очень хорошо помню, как мокро и неудобно мне было во влажных колючих коротких штанишках.
Второе событие произошло, когда я учился в начальной школе. Иногда, когда я приходил из школы домой, дверь оказывалась запертой. В ярости я принимался стучать в дверь, плакать и просить маму, чтобы она впустила меня. Потом приходил кто‑то из соседей и говорил, что мамы нет дома. Мне приходилось садиться на ступеньки и ждать ее возвращения.
Третье событие произошло в один воскресный вечер, когда мне было восемь лет. Машины у нас тогда не было. На машине мне приходилось ездить только, когда к нам приезжали бабушка и дед, которые брали нас куда‑нибудь. Однажды вечером в воскресенье я пошел в гости к соседям, которые жили в доме напротив, когда приехали дедушка и бабушка, чтобы отвезти нас на кладбище, а потом покатать по–городу. Папа и мама сказали им, что меня ждать не надо, и они поехали на кладбище, а я кинулся за ними бегом. Я бежал, что было сил и кричал, чтобы они остановились и взяли меня с собой, но все было тщетно — машина свернула за угол, и они уехали.
Арт спросил, почему в моей памяти всплыли именно эти вещи. «Потому, — ответил я, — что это были моменты, когда оставался один, покинутым и брошенным». Он спросил, что я
при этом чувствовал. Я сказал ему, что мне сдавливало грудь и живот. Он заставил меня постараться дышать также, как я дышал вчера, но я был слишком изможден, чтобы это сделать. Я долго лежал неподвижно. Когда я, наконец, зашевелился, он спросил, в чем дело. Я сказал ему, что у меня сильно болит спина, Он сказал, что это не физическая боль. Он приказал мне не двигаться. А просто прочувствовать боль. Я сказал ему, что это похоже на программу: «Не садись на стул в грязной одежде. Сними ботинки. Не трогай это!»
Я долго лежал, чувствуя, как проклятая программа хватает меня за спину. Я сказал: «Знаете, я все же нашел способ не быть покинутым. Этот способ заключается в помощи людям. Делать для них что‑то. Однажды дед обнаружил меня на улице: я стоял, держа в зубах листы бумаги, а двое парней с восьмифутовыми кнутами резали их пополам. Дед заставил меня прекратить это безобразие. Он не мог понять, зачем я это делаю». «Он тревожился за тебя?» — перебил меня Арт. «Да, он действительно волновался за меня», — согласился я. «Скажи ему об этом», — сказал Арт. Я сказал деду о том, как он и в самом деле заботился обо мне, о том, как мне было больно, когда он умер, потому что он был для меня единственным человеком, для которого я что- то значил. Я плакал, слезы лились ручьями, я не плакал так даже когда он умер, а это был самый печальный день в моей жизни.
Когда приступ плача прошел, я стал рассказывать Арту про деда. Про то, как он учил меня разным вещам, как он всегда разрешал мне смотреть, как он что‑то делает, и как он потом разрешал мне учиться делать то же самое.
В конце сеанса Арт сделал замечание, которое удивило и смутило меня. Он сказал, что я похож на деревенщину со Среднего Запада, Я ответил, что это похоже на унижение. «Это ни в коем случае не осуждение», — сказал он. Не могу сказать, зачем он это сказал. Придя домой и начав анализировать происшедшее на сеансе, я не мог комментировать это замечание иначе, как «ты действительно неудачник».
Сегодня был самый трудный день. Вчера я был зол и начал жалеть себя и лепиться к самому себе. Сегодня я был уложен на пол, на обе лопатки — я был плачущим покинутым всеми на свете ребенком. «Ты был похож на мальчишку, расплющивше
го нос об стекло и старающегося войти сквозь это стекло в жизнь». Так прокомментировал мое состояние Арт. Похоже, мне предстоит очень долгий путь. Начало лечения уже стоило мне колоссального труда, но до прогресса, как мне кажется, еще очень и очень далеко.
Я стал думать о том, что я неудачник — покинутый всеми неудачник. Я чувствовал себя таким всю свою жизнь. Я просто не знаю, как люди могут чувствовать себя по–другому. Вокруг своего одиночества я построил целую этическую систему. Мне кажется, передо мной стоит монументальная задача — заново учиться всему, чего я не знаю, и не знаю, как этому учиться.
Четверг
Сегодня мы начали с моих чувств, расстроенных от понимания того, что весь мой образ жизни был выстроен как средство быть неудачником, и от понимания того, что мне предстоит пройти долгий путь, чтобы создать новый образ жизни. Я сказал Арту о своих размышлениях по поводу его замечания, что я деревенщина со Среднего Запада; мне показалось, что это просто другой способ сказать, что я неудачник. Он не стал со мной спорить.
