Вопросы истории: UNIX, Linux, BSD и другие - Федорчук Алексей Викторович "alv"
С другой стороны, для решения привычных задач Linux предлагал множество непривычных инструментов. Так, для работы с текстами вместо word-процессора, с которым «текстовики» сроднились со времён WordPerfect'а, напрашивалось применение текстового редактора (которых имелось более дюжины, разной степени продвинутости, как консольных, так и Иксовых), дополняемого набором утилит командной строки, для подготовки оригинал-макетов, вместо программ вёрстки, – текстовые процессоры, начиная с groff и заканчивая TeX'ом, визуализируемые LyX'ом, для обработки изображений, вместо растровых редакторов (PhotoShop в те времена ещё не вытеснил всех своих конкурентов), – imagemagick, дополняемый GIMP'ом с его развитым скриптингом (или наоборот).
Что же до работы в Интернете, что в те годы стало очень актуальным, то вместо универсального клиента, вроде неуклюжего Netscape Navigator'а, существовал обширный ассортимент программ – монофкункциональных, но отточенных и закалённых: системы доставки почты, почтовые агенты, браузеры текстового режима, строго соблюдающие спецификации W3C. А уж число web-редакторов до тех пор, пока программы этого класса были востребованы, приближалось к числу текстовых редакторов просто. Не говоря уж о том, что многие из последних (vim, emacs, joe, NEdit) лёгким движением руки превращались в специализированные редакторы html-кода.
Были, конечно, и области, в Linux-мире практически не охваченные – например, работа с векторной графикой. Но тут уж, как говорится, их пользователи ошиблись дверью при выборе платформы. Для многих же иных пользователей инструментов имелось вдоволь – вопрос стоял только об изменении стиля работы, что при должной мотивации и любознательности препятствием не являлось. Однако здесь на первый план выступал круг причин психологического характера.
Провал первой «персонализации»: психологические причины
Как уже говорилось в главе одинадцатой, первой сферой практического применения Linux'а за пределом круга его собственных разработчиков стали сетевые службы, а его первыми, хоть и не персональными, пользователями – системные администраторы оных. Каковые, как только прониклись величием идейLinux'а, мгновенно расслоились на два сословия – «элитарщиков» и «эгалитарщиков», к одному из которых примыкали и некоторые разработчики (впрочем, в те времена разработчиками и админами подчас были одни и те же люди). Запомним – их противостояние пройдёт красной нитью через всю историю Linux'а и в конце концов скажется роковым образом на его «десктопной» судьбе. Почему?
Опять напомню – что идёт о середине – второй половине 90-х годов прошлого века: Linux только вышел за пределы машин своих собственных разработчиков, общедоступных печатных источников информации очень мало (а на русском языке – ещё меньше, от слова «нет вообще»), сайты Linux-тематики в Интернете единичны, СМИ внимания этой системе почти не уделяют. Конечно, Linux, как и любой другой UNIX, сопровождается собственной обильной документацией. Однако для её изучения нужно знать о существовании этой ОС – раз, знать о её документированности – два, и иметь веские мотивы для изучения man- и info-страниц – три. То есть – иметь некий минимум первичной информации общего характера. Который распространялся изустно – как в прямом смысле этого слова, так и через форумы (о существовании которых тоже следовало узнать заранее). И распространялся он именно представителями упомянутых сословий, что накладывало отпечаток на его содержание.
Для админов – «элитарщиков», как легко догадаться, превзойдение Linux'а стало основанием для причисления себя к сливкам информационного общества, клубу избранных, куда вход пресловутым «простым» (то есть профессионально с IT не связанным) пользователям следует запретить. И с их лёгкой руки в народе широко распространилось мнение о невероятной сложности установки и настройки Linux'а, а также его пригодности только для серверов, но не для десктопов.
Админы же – «эгалитарщики», напротив, видели своё призвание в приобщении к Linux'у широких народных масс, в том числе и посредством распространения знаний об этой ОС и сферах её применения. Более того, многие энтузиасты эгалитаризма реально пытались внедрять Linux среди «подучётного контингента». И, как правило, не просто безрезультатно – а с результатом негативным. Потому что, с одной стороны, не всегда представляли себе задачи, стоящие перед пользователями, и не учитывали того, что многие из них средствами Linux'а тогда не решались (а некоторые не решаются и по сей день). С другой стороны, будучи энтузиастами, они с переходом на Linux обещали «златые горы». Что, после знакомства с реальным положением дел, не могло вызвать у пользователей ничего, кроме отторжения.
В результате к концу тысячелетия в массовом пользовательском сознании сложился устойчивый, хотя и противоречивый, образ линуксоида – хама и грубияна, на любой вопрос по делу отвечающего заклинанием RTFM в обрамлении обсценной лексики. Но при этом беспрерывно бухтящем о «космических кораблях, бороздящих просторы Большого театра». Причём многие пользователи, подвергнутые принудительной линуксизации, совершенно искренне считали, что такое бухтение прописано в должностной инструкции линуксоида. И очень удивлялись, если его не слышали.
Самое смешное, что образ этот сложился к тому моменту, когда Linux впервые стал пригоден к использованию в мирных (то есть не разработческих и не административных) целях, а именно к 1998 году. Но прежде чем говорить об этом, необходимо сделать небольшое отступление.
Linux: «персонализация снизу»
Итак, к концу 90-х годов прошлого века казалось, что все попытки «персонализации» Linux блистательно провалились. Как провалились незадолго перед тем попытки «персонализации» проприетарных UNIX'ов, о чём говорилось в главе девятой. Однако не тут-то было: в 1998 году начинается новый виток этого процесса. И связан он с выходом первой версии Linux Mandrake, созданной Гаэлем Дювалем сотоварищи. Именно тогда Linux впервые обратился лицом к «простому» пользователю. И в ответ «простой» пользователь впервые обратился в Linux'у – уже сознательно, а не по принуждению сисадмина.
Конечно, не только появление Mandrake было тому причиной, но и множество более иных факторов. О них говорилось в соответствующих статьях исторического цикла, так что повторяться не буду. Подчеркну лишь, что их кумулятивный эффект вызвал Linux-бум рубежа тысячелетий, нашедший своё отражение, в частности, многочисленными публикациями в компьютерных СМИ, писавших о Linux'е как о «UNIX'е с человеческим лицом». Что привлекло к этой ОС внимание многих «некомпьютерных» пользователей «персоналок», которые отныне могли полагаться не только на мнение «одного знакомого компьютещика», но и на источники информации, казавшиеся независимыми.
Увы, среди авторов этих источников по прежнему было немало энтузиастов «человекомордия» Linux'а и его любвеобилия к пользователям. В результате чего у последних часто складывалось впечатление, что Linux – «та же Windows, только бесплатная». Каковое рассеивалось при первом же столкновении с реальностью, оставляя осадок типа: заманили и бросили. После чего новообращённые линуксоиды столь же массово разбегались в разные стороны, подобно хлопцам пана атамана Грицько Таврического.
Однако разбегались не все. Многие «некомпьютерные» специалисты, убедившись на практике в эффективности инструментов Linux'а для решения их задач, оставались. И среди оставшихся, как ни странно, были не только инженеры и прочие «технари», но и гуманитарии. В первую очередь – юристы и переводчики. Что, впрочем, легко объяснимо: именно они наиболее чувствительны к «легальности» своего производственного инструментария.
Отступление. Так чем же привлекал Linux десктопных пользователей? Во-первых, конечно, ореолом новизны и даже таинственности: сейчас трудно воспроизвести чувство, с которым читались первые «толстые» книги об этой ОС. Как, впрочем, и о UNIX вообще – резкой грани между ними ещё не проводилось. И авторы-линуксоиды всегда считали обязательным подчеркнуть, что Linux – это в первую очередь одна из UNIX-подобных систем, а потом уже всё остальное. Так вот, чувство это можно было сравнить только с тем, которое испытываешь при чтении хорошего детектива ранее неизвестного автора.
