Николас Карр - Стеклянная клетка. Автоматизация и мы
Глава девятая
«Любовь… что рядами на землю уложит луг»
Есть одна стихотворная строчка, к которой я то и дело мысленно возвращаюсь. Я вспоминал ее очень часто, когда работал над рукописью этой книги: «Быль – самый сладкий сон, что увидит труд».
Это предпоследняя строчка одного из ранних и самых лучших сонетов Роберта Фроста «Mowing» («Косьба»).[31] Фрост написал его в начале XX века, будучи еще совсем молодым человеком. Он работал фермером, разводил кур и выращивал яблони на маленьком клочке земли, купленном ему отцом в Дерри (Нью-Гемпшир). То был трудный период в жизни Фроста. Не хватало денег, перспективы были более чем туманны. Не доучившись, он бросил два колледжа – в Дартмуте и Гарварде. Фрост попробовал несколько работ, но ни на одной из них не преуспел. Он болел, по ночам его мучили кошмары. Его первенец умер от холеры в возрасте трех лет. Семейная жизнь складывалась трудно. «Жизнь была жестока ко мне, – вспоминал позднее Фрост, – и часто сбивала меня с толка» [1].
Но именно за эти годы одиночества Фрост сложился и возмужал как писатель и художник. Что-то в крестьянском быту – в долгих однообразных днях, отшельническом труде, близости к природе и безмятежности – воодушевляло и вдохновляло его. Тяжесть труда облегчала тяготы обыденной жизни. «Если я чувствую себя бессмертным, освобожденным от оков времени, то это благодаря пяти или шести годам, проведенным там, – написал позднее Фрост о своей жизни в Дерри. – Мы перестали заводить часы. Наши мысли потеряли связь со временем, так как мы не получали и не читали газет. Мы добились бы такого совершенства в своем затворничестве, если бы заранее его планировали» [2]. В перерывах между сельскохозяйственными работами Фрост смог написать большую часть стихотворений своей первой книги «A Boy’s Will» («Мальчишеское желание»), половину стихов второй книги «К северу от Бостона» и ряд стихотворений, вошедших в следующие тома.
«Косьба» – это величайшее стихотворение того периода жизни Фроста, вошедшее в сборник «Мальчишеское желание». В этом стихотворении Фрост впервые обретает собственный голос: спокойный, простой, но одновременно лукавый и обманчивый. (Чтобы по-настоящему понять Фроста, а заодно и самого себя, надо проявить не только доверие, но и интуицию.) Как и во многих лучших творениях Фроста, «Косьба» загадочна, это почти галлюцинация, проступающая из-под незатейливой картинки: человек косит на лугу траву на сено. Чем больше вчитываешься в стихотворение, тем более глубоким и странным оно кажется:
Тихо у кромки леса. Моя косаЧто-то нашептывает сырой земле.О чем ее шепот? Поверьте, не знаю сам.О солнцепеке, может, или о тишине.Что как туманом густым обернула нас —И потому-то шепотом, а не вслух.Нет, не послышался звук этот в праздный час,Не снизошел на меня, как чудесный дух.Что больше правды – унизило бы любовь,Ту, что рядами на землю уложит луг,Ни клевера не пощадив, ни чистяковИ распугав ярких зеленых змей.Быль – самый сладкий сон, что увидит труд.Луг осеняет шепот косы моей [3].[32]
Мы теперь редко обращаемся к поэзии как к источнику знаний, но здесь мы видим, что острый взгляд поэта замечает больше, чем взгляд ученого. Фрост понял смысл того, что мы теперь именуем «потоком», и суть «телесного познания» задолго до того, как психологи и нейрофизиологи представили эмпирические доказательства существования этих феноменов. Его косарь – не приукрашенный крестьянин, романтическая карикатура на трудящегося человека. Это фермер, человек, занятый тяжелой работой в безветренный жаркий летний день. Он не мечтает о «праздных часах» и «снисхождении чудесного духа». Он весь сосредоточен на своей работе: на ритмичности движений косьбы, на тяжести косы в руках, на ложащейся под ее лезвием траве. Он не ищет большей истины вне труда – труд и есть истина.
«Быль – самый сладкий сон, что увидит труд»
Это очень таинственная строчка. В ней поэт отказывается от какого-то более высокого смысла – смысл этих слов заключается в них самих. Но совершенно ясно, что и в этой строчке, и во всем стихотворении Фрост подчеркивает первостепенную важность действия и в жизни, и в познании. Только через труд, вводящий человека в мир, мы приближаемся к пониманию сути бытия, «были». Это понимание невозможно втиснуть в слова. Это понимание не может быть яснее. Оно – не более чем шепот косы. Чтобы его услышать, надо тесно слиться с его источником. Труд – будь он физическим или умственным – это нечто большее, чем способ сделать какое-то дело. Труд – это способ созерцания, способ увидеть мир лицом к лицу, а не через волшебное стекло. Действие делает восприятие непосредственным, приближает нас к реальным вещам, привязывает к земле, хочет сказать Фрост, как любовь привязывает нас к возлюбленной. Труд указывает нам наше реальное место в мире.
Фрост – поэт труда. В своих стихах он всегда возвращается к тем священным моментам, когда «я» растворяется в мире, как написал он в другом своем стихотворении: «Лишь там, где труд с игрою неделимы, они сполна плоды нам принесут» [4]. Литературный критик Ричард Пуарье в своей книге «The Work of Knowing» («Труд познания») очень отчетливо описал взгляд поэта на сущностную важность тяжелого труда: «Любая тяжелая работа, отражающаяся в его стихах, – косьба или сбор яблок – способна проникнуть в видения, мечты и мифы, составляющие сердцевину реальности, представляющие облеченные в слова формы, понятные тем, кто может читать их с определенной мерой неопределенности и с безразличием к практической ценности. Знание, добытое ценой таких усилий, может быть призрачным и изменчивым, как сон, в отличие от практического приобретения. Это знание не так эфемерно, как осязаемые практические результаты труда, такие как деньги и еда» [5]. Принимаясь за работу, физическую или умственную, в одиночку или группой, люди обычно ставят себе какую-то определенную практическую цель, мысленно видят результат труда – например, стог сена, которым будут кормить скотину. Но только в процессе труда приходят они к еще более глубокому пониманию самих себя. Теперь для них главным становится косьба, а не сено.
Все сказанное мною ни в коем случае не надо расценивать как нападки на материальный прогресс или его отрицание. Фрост отнюдь не романтизирует далекое, не знавшее техники прошлое. Несмотря на то что он с неприязнью относился к людям, которые, по его словам: «Безоглядно полагаются на евангелие современной науки» [6]. Он тем не менее чувствовал свое родство с учеными и изобретателями. Как у поэта, у него был общий дух и общие устремления с прогрессивными деятелями, исследователями тайн земного бытия, извлекающими смысл из материи. «Все они заняты, – как писал Пуарье, – одним делом: расширением человеческой способности мечтать» [7]. Для Фроста величайшей ценностью представлялась способность расширить границы индивидуального знания и открыть новые пути к восприятию, действию и воображению. В длинном стихотворении «Kitty Hawk» («Китти Хок»), написанном на склоне лет, он прославляет полет братьев Райт «в неведомую вышину». Совершив «шаг в бесконечность, братья сделали чувство свободного полета доступным для всех нас. Это был подвиг Прометея. «В этом смысле, – писал Фрост, – братья Райт сделали шаг в бесконечность доступным нашему разуму» [8].
Технология так же важна для познания, как и для производственной деятельности. Человеческое тело в его первозданном состоянии очень немощная штука. Человек слаб, неуклюж, его органы чувств плохо развиты, он медленно считает и плохо запоминает увиденное и услышанное. Он быстро достигает пределов своей работоспособности и выдыхается. Но у тела есть ум, который способен воображать, желать и планировать то, чего тело без ума достичь не может. Противоречие между тем, что может наше тело, и тем, что хочет наш разум, – это источник технологических идей. Разум подстегивает человечество выйти за положенные ему природой пределы и заставляет преобразовывать саму природу. Технология не превращает нас в «постгуманоидов» или «сверхчеловеков», как пишут многие современные писатели и ученые. Она просто делает нас людьми в лучшем смысле этого слова. Способность к созданию технологий заложена в нас от природы. С помощью инструментов мы воплощаем самые смелые наши мечты. Практичная технология может, конечно, отличаться от изощренного искусства, но и то и другое возникает из схожих, истинно человеческих устремлений.
Одна из работ, к которой человеческое тело совершенно непригодно, – это срезание травы. (Можете попробовать, если не верите.) Косцу позволяет выполнять его работу инструмент, которым он владеет, – коса. Косец по необходимости технологически вооружается. Именно инструмент делает человека косцом, а умение косца пользоваться этим инструментом заново воссоздает для него мир. Мир становится местом, где человек может быть косцом и укладывать луг рядами на землю. Эта идея, которая, на первый взгляд, может показаться чистой банальностью, если не тавтологией, указывает тем не менее на стихийность жизни и на формирование самобытности человека.
