Журнал класс - Политический класс 43 (07-2008)
Российские научные традиции признаны в мире, хотя с признанием ученых в своей среде на родине не все обстоит гладко. Достаточно вспомнить, сколько знаменитых ученых стали таковыми, лишь работая за границей, скольким пришлось в России вытерпеть непризнание, часто идущее от своих же коллег — как в активной форме, так и в форме замалчивания. Сколько ученых, сделавших больше, чем их институты, не получают в них и в системе РАН адекватного статуса. Возьмем хотя бы нашумевший пример с математиком Перельманом в дисциплине, где результат более прозрачен, чем в социальных науках, и не имеет идеологических оппонентов, пример, весьма постыдный как для его коллег, так и для нашей страны. Международная или посмертная слава спасает положение для многих. Однажды на собрании Института философии РАН, где я работаю, коллега Владимир Порус сказал: «Если бы мы относились друг к другу, как Поппер и Лакатос, мы давно бы сами стали попперами и лакатосами». Речь шла о выдающихся западных коллегах Карле Поппере и Имре Лакатосе. Вопрос был поставлен правильно, ибо научная среда весьма конкурентна и доброе слово о другом воспринимается как обида себе. Наши научные сообщества, несомненно, нуждаются в большей солидарности и в большей ориентации на результат, чем на командную и административную игру.
Социология представила убедительные доказательства социально-культурной обусловленности науки, зависимости тех или иных теорий от общественного контекста и институционального запроса на исследования. Что касается философских теорий, можно назвать, пожалуй, среди немногих исследователей проблемы Рейнолда Коллинза. В отличие от социологии науки он назвал свое исследование «социологией философий» и использовал новые методы — анализ философских сообществ, или философских сетей. По мнению Коллинза, «у нас нет способа узнать, о ком (если о ком-либо вообще) будут помнить как о выдающейся или второстепенной фигуре. Такова уж природа пространства интеллектуального внимания. Оно внутренне образовано потоком конфликтов и перегруппировок через поколения, а наша значимость как мельчайших человеческих узелков в этой долговременной сети производится не нами самими, но процессами резонанса, превращающими некоторые имена в символы того, что произошло в памятных поворотных пунктах данного потока». Чтобы понять, что идеальные научные сообщества практически отсутствуют и наше не составляет исключения, напомним, что современники Макс Вебер и Эмиль Дюркгейм игнорировали друг друга.
Социогуманитарная аннигиляция
Идеи
Валентина Федотова
Горизонты ожиданий — горизонты осуществлений
Роль социальных наук в обществе сложнее, чем кажется
В этой статье мне хотелось бы ответить на некоторые обвинения, которые можно нередко слышать в отношении российской социальной науки. Во многих из них заложены неадекватные представления о задачах наук об обществе и философии. Поэтому данная статья содержит как теоретические соображения о роли социальных наук в обществе, в политической жизни, так и анализ причин неадекватной репутации российской социальной науки. Среди обвинений и подозрений, на которые мы пытаемся ответить, — неэффективность, отставание от западной науки и преимущественное следование ее идеям, отсутствие собственных идей и влияния на западную социальную науку, оторванность от жизни и слабость социально-инновационного внедренческого компонента. При этом некоторые адекватные критические оценки всецело адресуются ученым и институту науки, хотя дело не только в состоянии науки, но также и в том, как общество, элиты, политики воспринимают научное знание и готовы ли они работать с ним. Президиум РАН вернулся к признанию значимости фундаментальных исследований в России, признал неверность политики ориентации науки только на экономику, подчеркнул важность новых фундаментальных разработок и высоких технологий. Однако в речах журналистов и политиков все еще преобладает оценка научных результатов как утилитарных рекомендаций, которые сами ученые должны сделать.
1990-е: «совки» и «лохи»
социально-гуманитарных наук
В 1990-е от незнания жизни наши люди пережили страшное самоунижение, ставшее закономерной реакцией на прежнее самовозвеличивание. Изобретенные в народе термины «совки» и «лохи», которыми пытались характеризовать доверчивого, наивного и непредприимчивого советского человека, сегодня исчезли. И остались только одни «совки» и «лохи» в России — воспринимаемые так ученые социально-гуманитарных наук, те, кого ругают, обвиняют, считают не выполнившими свою задачу. Кому придет в голову критически относиться к физикам, биологам, химикам? Ведь для этого надо быть специалистом. Общество — всем доступный объект, и большинство людей имеет по его поводу свои мнения и оценки. Повседневное знание людей дает им основание для ориентации в обществе и для оценок происходящего. Оно, несомненно, имеет значение и для ученых. Но в обществе отсутствует представление о том, что ученые могут увидеть нечто большее за гранью повседневности.
Социальные науки сыграли большую роль в западных странах. Послевоенное «немецкое чудо» было результатом политики Людвига Эрхарда, базировавшейся на ордолиберализме. Послевоенное «японское чудо» — продукт проекта японских социологов, предложивших к конце 50-х годов перейти от либеральной реформы, осуществлявшейся под руководством американских оккупационных властей, к поддержке коллективных структур, хорошо проводящих государственные цели (прежде милитаристские), изменив сами эти цели. Наши неудачи 90-х — следствие неграмотного социального проекта, который не учел фактора культуры и мотивации поведения людей, возможного преобладания жадности над рациональным экономическим интересом. «Третий путь» (политика Тони Блэра, Герхарда Шредера) в Европе — частично успешный, частично неудачный — явился воплощением концепции социолога Энтони Гидденса. Следовательно, социальные науки повсюду играют роль в преобразовании общества, предлагая социальные проекты или их основу, стремясь предвидеть негативные последствия или риски тех или иных решений. Для того чтобы проекты были удачными, нужны рынок идей, независимые экспертизы, планирование рисков и ответы на них, отсутствие приватизации знания, свободная дискуссия, обеспечение механизмов ознакомления власти с реакциями на выдвигаемые предложения.
Встав на путь посткоммунистического развития, Россия оказалась перед задачей перехода от догоняющего, неорганически-мобилизационного развития к развитию органически-инновационному. Для этого важно было не просто поощрять инновации, а формировать институты инноваций, к коим относятся наука, рынок, образование. Сосредоточившись на рынке, далеко несовершенном, пытаясь что-то сделать в образовании, власть в 90-е годы весьма пренебрежительно относилась к науке, в том числе и социальной.
Были попытки улучшить ситуацию: в марте 2002 года приняты девять приоритетных направлений научно-технического развития, открывающих стране перспективу вхождения в глобальную экономику на основе научных и технических достижений и переориентации ее экономики с сырьевой на научно-технологическую. Среди этих девяти приоритетных направлений не было ни одной науки об обществе. Наиболее приближенной к ним среди включенных в число приоритетных направлений стала экология. Один из физиков радостно заявил, что наконец-то у никчемных гуманитариев заберут деньги для настоящей науки. Другой представитель естественных наук дал интервью из Англии, что социально-гуманитарные науки — это что-то вроде «блошиного рынка», на котором ищут нечто особенное. Такое направление в социально-гуманитарных науках действительно существует. Это утонченное, эстетически окрашенное, часто связанное с постмодернизмом исследование социальных, антропологических нюансов, весьма самоценное и развивающее научную рефлексию. Но им не исчерпываются задачи социально-гуманитарных наук — как познавательные, так и мировоззренческие и иновационно-проектные, что уже показано выше.
Научное сообщество и научные результаты
В 90-е многие представители социально-гуманитарных наук уехали на Запад. В отношении оставшихся в России, если они не были связаны с ельцинской властью и не стали ее идеологами, в 90-е годы, когда репутация обусловливалась исключительно политической ориентацией, царило безразличие. Многое было тогда издано, но, войди в залы ученых советов Алексей Хомяков или Иван Киреевский, Сергей Булгаков или даже Владимир Соловьев, которому сегодня ставят памятник рядом с Институтом философии РАН, многие бы отвернулись от них с революционным презрением. Власти до ученых не было дела, но это создало и известную свободу для их самостоятельного творческого развития. Многое сказанное в ту пору известными российскими теоретиками и историками способно внести вклад в науку любой страны. Достаточно в качестве примеров назвать здесь Александра Ахиезера, рассмотревшего антиномии российской культуры и тенденцию к архаике и демодернизации в посткоммунистическом развитии; Абдусалама Гусейнова, исследующего этику и толерантность; Анатолия Дмитриева, осуществившего социологический анализ конфликтов российского общества; Леокадию Дробижеву, рассмотревшую соотношение этнической и национальной идентичностей; Игоря Клямкина и Андраника Миграняна, предсказавших авторитарные сдвиги как реакцию на радикально неолиберальные требования; социологические организации — Леваду-Центр, ФОМ и др., давшие как эмпирический, так и концептуальный анализ российского общества; Николая Лапина и Людмилу Беляеву, проанализировавших ценности россиян; Михаила Горшкова и Наталью Тихонову, изучивших своеобразие российского среднего класса; Вадима Межуева, Юрия Плетникова, Ирину Сиземскую и др., показавших значимость социалистических идей и социалистического опыта, марксистской теории, а также культуры в ходе реформирования; Лидию Новикову (часто совместно с Сиземской), издавшую онтологии российской философской классики и труды по философии истории; Алексея Кара-Мурзу, исследовавшего российские либеральные традиции; Александра Неклессу, увидевшего новые тенденции и бифуркации в развитии; Игоря Пантина, написавшего серьезные труды по проблемам российских реформ и революций; Владимира Пантина, раскрывшего место и значимость циклов в модернизационных процессах; Владимира Пустернакова, давшего анализ российских политических течений; Александра Панарина с его меняющимся видением, критическим пересмотром собственных позиций; Юрия Пивоварова, Андрея Фурсова, совместно предложивших концепцию «русской системы» и отдельно рассмотренные Фурсовым последствия для капитализма распада социалистической системы как иной формы индустриализма; Алексея Руткевича с его исследованиями, переводами, изданиями и работой по либеральному консерватизму; Вячеслава Степина, анализировавшего антропологические факторы и концепции техногенного развития; Анатолия Уткина, рассмотревшего историю российско-западных отношений, «вызов» Запада и российский «ответ», а также написавшего футурологические работы о мировом порядке будущего; Александра Ципко, поднявшего национальные проблемы; Сергея Земляного, сделавшего блистательные переводы Георга Лукача; Марию Федорову, анализирующую историю политических учений в Европе; Вадима Цымбурского с его геополитическими работами и многих-многих других известных людей. В экономике большую роль играют связанные с социальными исследованиями труды Владимира Автономова, Григория Клейнера, Дмитрия Сорокина. Нельзя не упомянуть журнал Виталия Третьякова «Политический класс», который стал экспериментальной площадкой новых идей и концепций.
