Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #3
Объяснение всему этому теперь найдено. Литературную политику 60-х — 70-х гг. в ЦК КПСС вершили люди в основе своей без- и вненациональные, пронизанные духом “социалистического интернационализма”. Кстати, далеко не все из них были узколобыми догматиками. Просто уже тогда они были тайно ориентированы на “общечеловеческие ценности” и западные стандарты жизни. В них померкло, сузилось, а то и просто вытравилось святое чувство родной земли, восторга от её просторов и красот, кровного родства со своим народом, гордости за его драматическую, но славную историю. Не потому ли многим из цековских “надзирателей” за культурой, в сущности, не пришлось переживать мучительную ломку мировоззрения, когда в России на смену несовершенному “реальному социализму” пришёл куда более реальный бандитско-олигархический капитализм…
Но вернёмся к Валентину Распутину.
Угрожающие политические обвинения Главлита в адрес автора “Прощания с Матёрой” ЦК, по сути, проигнорировал. Повесть просто упоминается через запятую в небольшом перечне материалов “НС”, вызывающих серьёзную критику общественности в литературной и общеполитической печати.
Думаю, этому есть и ещё одно, мало кому известное конкретное объяснение. Шуму вокруг “Матёры” предшествовала не менее громкая возня вокруг повести “Живи и помни”. Помню (а я в те годы работал инструктором Отдела культуры ЦК), как в зале заседаний нового здания ЦК на Старой площади перед руководителями центральных СМИ с очередным установочным докладом выступал секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин. Жёсткий и хлёсткий был тот доклад! Многим в который раз досталось на орехи за политическую рыхлость и мягкотелость публикаций, за недостаток наступательности в борьбе с буржуазной идеологией и т. д. В общем, всё привычно, всё как обычно. И вдруг в канву доклада вплелись новые, чисто творческие, идейно-художественные мотивы. Докладчик огласил свою прямо-таки разгромную развёрнутую оценку повести В. Распутина “Живи и помни”, только что напечатанной в “Нашем современнике”.
“Апология дезертирства!”; “Надуманные, нереальные сюжетные ходы!”; “Он призывает нас жалеть, вместо того чтобы ненавидеть!” Докладчик свирепствовал, а участники совещания — матёрые журналисты, всякое слыхавшие на своём веку, удивлённо переглядывались: во даёт Мих-Вас! До литературы добрался!
Прошло совсем немного времени, и всё вдруг волшебным образом изменилось. В Иркутск полетела телеграмма с приглашением на беседу в ЦК. Затем в газетах появились более чем благожелательные рецензии о “размазанной” Зимяниным повести, а вскорости было объявлено о присуждении В. Г. Распутину Госпремии СССР.
Стало ясно: куратор литературы явно перегнул палку, толкнул “качели” гораздо выше положенной отметки. Столь грубо портить отношения с творческой интеллигенцией не полагалось никому. Не сомневаюсь, что Зимянина одёрнули на самом “Олимпе”. Говорили даже в наших цековских коридорах, что он вынужден был лично извиниться перед Распутиным… Прав, сто раз прав был великий Шолохов, когда сказал одной короткой, как выстрел, фразой о двух высокопоставленных “контролёрах культуры”: “Демичев (тогда — кандидат в члены Политбюро ЦК. — Г. Г.) — пустой, Зимянин — грубо прямолинейный”. Не в бровь, а в глаз!
* * *
Конечно же, “синяки и шишки” от цензуры и ревнителей интернационализма в ЦК доставались не одному только Распутину. Моральными травмами, идеологическими “шрамами” отмечена творческая судьба многих “современниковских” авторов, в том числе будущих Героев Соцтруда Михаила Алексеева, Василия Белова, Юрия Бондарева, а также первого и единственного лауреата Ленинской премии в области публицистики Ивана Васильева.
…Вспоминаю давний разговор с В. Н. Севруком, зам. заведующего Отделом пропаганды ЦК, одним из любимчиков знаменитого “агента влияния” А. Н. Яковлева. “Володя! — спросил я (мы были уже на “ты”). — А почему все записки в ЦК по вопросам культуры направляются от двух отделов? Какое отношение пропаганда имеет к собственно художественному творчеству?” Ответ был коротким и внятным: “Главное, старик, — это следить за политикой в литературе. Эстетика, стили, творческие манеры — это дело самих писателей, их союзов. Но когда вещь напечатана или вышла в эфир — тут без пропаганды не обойтись. Наш долг — бдеть, не позволять идейно-политических шатаний и вольностей”.
И такие, как Севрук, бдели, придираясь к малейшим намёкам на “умиление” прошлым, на “очернительство” советской жизни, к любым попыткам осмыслить вековые национальные традиции. Нет, они не призывали создавать коммунистические легенды и мифы, лакировать и приукрашивать действительность. ЦК и Главлит добивались, чтобы писатели говорили народу правду — но “в её революционном развитии”, правду, проникнутую классовым духом и верностью марксизму-ленинизму… Естественно, конфликт между художниками и охранителями был неизбежен. Важно подчеркнуть, однако, что конфликт этот был, выражаясь по-истматовски, неантагонистическим — ведь писатели-“русаки” в массе своей всегда были горой за советскую власть. И можно только представить, какие зарубки на столь чутких и ранимых сердцах патриотов оставляли грубые, подчас мелочные и неумные придирки и подозрения ретивых цензоров.
Приведу в качестве примера фрагмент из уже упоминавшейся справки Главлита (январь 1977 г.).
…Были подготовлены к печати (журналом “Наш современник”. — Г. Г.) маленькие рассказы Ю. Бондарева под общим названием “Мгновения”, в том числе “Атака”, “Шептунья” и “Возмездие”. В “Атаке” автор, пытаясь объяснить большие людские потери во время Великой Отечественной войны, акцентировал внимание на том, что в атаки бросали необученное, неопытное пополнение, которое гибло почти полностью. “Только до атаки и доживали. Не спрашивай ты меня, ради Бога, о потерях наших…” Великая Отечественная война представлена в этом рассказе как какой-то “убойный конвейер”. В рассказе “Шептунья” автор, возвращая читателя к давно решённому партией вопросу, в крайне трагической форме изобразил судьбу дочери репрессированного в своё время советского человека, доведённой несправедливым арестом отца и его гибелью до психического расстройства. В рассказе “Возмездие” с внеклассовых позиций всё человечество, как “общество потребления”, обвиняется в жестоком, хищническом уничтожении природы, которое якобы и является прямым следствием научно-технической революции, прогресса, независимо от того, где это происходит — у нас или в капиталистических странах. Никакой попытки показать заботу Советского государства об охране природы автор здесь не предпринимает…
Серьёзные замечания вызвал и представленный на контроль рассказ В. Белова “Первый год (из дневника молодого врача)”, где автор нарисовал крайне неприглядную картину положения дел в наших психиатрических больницах: произвол врачей, непрофессиональное диагностирование, объявление здоровых людей психически ненормальными в случае незнания ими ответов на каверзные вопросы психиатра. Автор проводил также мысль, что алкоголизм является следствием социальных потрясений и жизненной неустроенности людей и что для лечения алкоголиков у нас нет нужных условий. Объективно этими рассуждениями автор вольно или невольно “подтверждал” разглагольствования зарубежной пропаганды о том, что в наших психиатрических лечебных заведениях содержатся здоровые люди.
Оказывается, изображение Великой Отечественной войны как “убойного конвейера” — это вовсе не изобретение яростных антисоветчиков-либералов типа Г. Попова или обозлённого на весь белый свет и советскую власть позднего Астафьева, а лидера советской военной прозы фронтовика Бондарева, обвиняющего “с внеклассовых позиций” чуть ли не всё человечество. И, главное, как он посмел не показать (в маленьком-то “мгновении”!) “заботу Советского государства об охране природы”?!
Явный “перевод стрелок” с больной головы на здоровую проявляется и в оценке рассказа В. Белова. Оказывается, это он “подтверждал” (?!), то есть как бы и доказал изнутри, факт использования в России “психушек” в неблаговидных политических целях. Снова и снова в качестве “момента истины” проступает желание цензоров во что бы то ни стало заставить писателей выдавать желаемое за действительное, изо всех сил нагнетая социально-исторический оптимизм. Теперь-то мы хорошо знаем, к чему это привело…
Через пять лет, в мае 1982 года, Главлит вновь засылает в ЦК обширную записку о серьёзных идейных недостатках, содержащихся в материалах “Нашего современника”. На этот раз “героями” цензорского доноса, помимо В. Белова и Ю. Бондарева, становятся М. Алексеев, И. Васильев, Н. Рубцов, В. Крупин, Вл. Солоухин. Общее настроение этого документа, с которым сейчас ознакомится читатель, таково: пора призвать журнал и его авторов к ответу, совсем от рук отбились, нужны самые строгие меры. Политические обвинения, тяжкие, как камни, сыплются на журнал чуть ли не в каждой строке.
