Компьютерра - Журнал «Компьютерра» № 12 от 27 марта 2007 года

Бодрийяр преподает в лицее, переводит с немецкого левых авторов: Бертольда Брехта, Карла Маркса и др.

Но на дворе 1956 год. ХХ съезд КПСС. Европейские левые с удивлением обнаруживают, что СССР вовсе не воплощенная утопия и пример всем народам, а ГУЛАГ отнюдь не выдумка реакционеров. А тут еще проблемы с пролетариатом, классом, который, преодолев самого себя, должен был проложить дорогу в светлое будущее. Класс этот размывался. Отчасти — заинтересованностью рыночной экономики в платежеспособном потребителе, исключавшей марксово обнищание масс. Но еще сильнее — технологией. Массовые производственные процессы — точное литье, штамповка, производство синтетических материалов, сегодня — производство интегральных схем, — резко уменьшили долю «синих воротничков» в экономике. В США с середины 1950-х годов «белых воротничков» оказывается больше, чем рабочих. Аналогичные процессы идут и в Европе. И осмысляются неомарксистами, прежде всего Гербертом Маркузе.

Согласно его работам («Эрос и цивилизация», «Советский марксизм», «Одномерный человек»), социальный прогресс связан теперь не с рабочими, подкупленными буржуазией (необходимость платежеспособного спроса!), а с интеллектуалами и особенно со студенчеством, еще не интегрированным в истеблишмент.

Лето 1968 года, казалось бы, подтверждает это. Студенческие беспорядки. Ассистент-профессор Бодрийяр принимает в них активное участие. Но в результате он делает следующий шаг к пониманию современного ему общества. Заметным событием становится его «Система вещей», выросшая из тезисов докторской диссертации. Ровная научная карьера — с 1972 года профессор социологии в университете Парижа-Х, Нантерр. С 1986 по 1990 гг. — директор по науке в Исследовательском институте Социоэкономической информации при Университете Парижа-IX в Дофине.

Глобальная, за пределами кругов интеллектуалов, известность, в результате высказывания абсолютно скандальных оценок Войны в Заливе «Войны в заливе не было» («The Gulf War Did Not Take Place», 1991) и террористической атаки на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 года «Дух терроризма: и реквием по башням-близнецам» («The Spirit of Terrorism: And Requiem for the Twin Towers», 2002).

Но это уже сформировавшиеся мысли. А чтобы понять, как они сформировались, надо помнить, что тридцатилетний Бодрийяр был свидетелем Берлинского и Карибского кризисов, когда мир застыл над пропастью ядерной войны. И Герберт Кан сформулировал концепцию «Машины Страшного Суда», ядерного устройства, способного уничтожить разумную жизнь на планете и делающего бессмысленным ведение сколько-нибудь масштабных войн. Технологически ближе всего к Doomsday machine приближалась советская 100-мегатонная бомба. А художественное воплощение этой концепции дано в фильме С. Кубрика «Доктор Стрейнджлав». И месседж был распознан и понят наиболее проницательными интеллектуалами. Война стала невозможной. Слишком мала голубая планета для ядерных бомб. И бессмысленны флоты ядерных подводных ракетоносцев, тысячи наземных баллистических ракет с разделяющимися боеголовками, противоракеты неудачной системы «Safeguard» и их вставшие на боевое дежурство советские аналоги, бомбардировщики B-1 и Ту-160, все эти невероятно дорогие плоды классической гонки вооружений 1960—80-х годов. Деятельность военных министерств, военно-промышленных комплексов, разведок — это всего лишь имитация. Симулякр.

Second Life

Вопрос о том, является ли, скажем, Second Life симуляцией, симулякром или имеет черты обеих категорий, заслуживает отдельного рассмотрения.

Вот мы и подошли к одному из важнейших понятий философии Жана Бодрийяра. Симулякр. Один из культовых для ИТ-технологий фильмов — «Матрица». В России, в отличие от Запада, зрители, даже из интеллектуалов, обычно не обращали внимания на книгу, лежавшую на столе героя. А это был Бодрийяр, «Simulacra and Simulation» (1981).

Simulation — имитация, моделирование. Это понятие очень близко технологии. Еще строители соборов средневековья использовали модели своих сооружений. А моделирование динамических объектов вошло в практику, начиная с кораблестроения века позапрошлого. С опытовых бассейнов, с критериев подобия Фруда. Затем — модели математические. Описание реальных процессов той или иной системой уравнений, с дальнейшим анализом поведения, как правило, с использованием вычислительной техники.

Но модель обычно соответствовала реальному объекту. Даже если она, как модель собора, предъявлявшаяся князю, как модель корпуса броненосца, протягиваемая динамометрами по бассейну для определения наивыгоднейших обводов корабля, предшествовала полномасштабному отделу. Но она все равно отображала реальность.

А симулякр — иное. Это от французского simulacre — подобие, видимость, иллюзия. Это из традиционного лексикона черных магов. Другое дело, что наш век дал возможность изготавливать иллюзии совсем иными средствами, нежели те, к которым прибегали доктор Ди и граф Калиостро. Место зеркал и полупрозрачных экранов заняли моделируемые на компьютерах отражения, преломления и рассеяния лучей света от тех или иных поверхностей. И если объект не существует — ну, скажем, компьютерная графика породила образ эльфа, — то мы имеем дело с простейшим случаем симулякра. Впрочем, техника тут не главное — английские граверы викторианской эпохи очень любили эльфов. Из-за того, что пуританская цензура запрещала изображать неодетых барышень, а та же барышня с крылышками превращалась в сказочный персонаж, выпархивающий из-под ока блюстителей морали. Симулякр-то не обязан носить панталоны.

Симулякр можно считать однокоренным с симуляцией, если речь идет о симуляции болезни. К которой так привыкают, что считают ее вполне существующей. Симулякр — это имитация отсутствующей реальности.

Если объекты существуют в реальности, то поле действия симулякров, пространство их существования — гиперреальность. Нет, это не расширение реальности путем прибавки к ней совокупности мыслимых миров, вроде тех, по которым путешествовал Привалов в романе Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Это замена реальности, которой, по Бодрийяру, уже не существует. Конечно же, в человеческом восприятии и обществе.

Язык, которым пользовался Бодрийяр, очень похож на язык естественных наук. Вот его рассуждения о сексуальности в книге «Забыть Фуко». Полемика с другим постмодернистом, Мишелем Фуко. И если тот, говоря о сексуальности, пользуется скорее терминами медицины, то Бодрийяр излагает ее состояние в современном обществе скорее в понятиях теории катастроф Альбера Тома. И в «Америке» при описании богатого и здорового общества образы и термины теории катастроф появляются вновь. Слишком уж хрупким видел Бодрийяр существование постиндустриального общества.

Говоря о массах в книге «В тени молчаливого большинства, или Конец социального», Бодрийяр пользуется образами астрофизики. Здесь и имплозия — взрыв «внутрь», падение в самих себя, которыми обычно описываются черные дыры. И колебания потенциальной и кинетической энергии. И даже бесследное исчезновение информации в сингулярностях.

И — фракталы. И — термины теории информации…

Многое Бодрийяр заимствовал из структуралистской антропологии. Из работ Клода Леви-Стросса, трудов авторов, открывших, что культура заполняет зазор между необходимым и доступным, структурирует излишние ресурсы, находящиеся в распоряжении общества. И направляет их то на строительство пирамид и сфинксов, то на возведение городов в джунглях Юкатана, то на космическую гонку. Но перестает работать тогда, когда осознается, что та или иная культура лишь одна из возможных.

Впрочем, тут Бодрийяр предпочитал, скорее, образы Виктора Сегалена, французского этнографа начала ХХ века, говорившего, что с того момента, когда узнали, что Земля — сфера, путешествие перестало существовать, поскольку удаляться от какой-либо точки сферы означает к этой же точке приближаться.

Этим языком Бодрийяр описывал отнюдь не каноны художественного стиля, за который обычно принимают постмодернизм, но свое видение современной ситуации. Излагал порой шокирующие, но всегда оригинальные мысли.

Говоря вкратце, по Бодрийяру развитие технологий освободило массы от повседневной погони за куском хлеба. Но превращение в потребителей (а только в этом качестве они, массы, и интересны глобальной экономике) лишает их бытие всякого рационального смысла. Вот как беспощадно писал о них Бодрийяр: «Воображению массы представляются колеблющимися где-то между пассивностью и необузданной спонтанностью, но всякий раз как энергия потенциальная, как запас социального и социальной активности: сегодня они — безмолвный объект, завтра, когда возьмут слово и перестанут быть „молчаливым большинством“, — главное действующее лицо истории. Однако истории, достойной описания, — ни прошлого, ни будущего — массы как раз и не имеют» [Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург. 2000].