Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 139

Компьютерра

17.09.2012 - 23.09.2012

Колумнисты

Василий Щепетнёв: Женевский обед

Василий Щепетнев

Опубликовано 18 сентября 2012 года

После высочайшего указа от семнадцатого апреля одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года Фёдор Михайлович Достоевский вновь становится потомственным дворянином. Год спустя он подает прошение об отставке, которое было удовлетворено лишь осенью пятьдесят девятого года.

Планов на свободную жизнь множество. Главная линия — издавать литературный журнал, тем и спасаться. Поскольку бывший каторжник быть издателем журнала не мог, во главе «Времени» встал брат, Михаил Михайлович Достоевский. Будучи, как и Фёдор Михайлович, литератором, Михаил обладал и коммерческой жилкой, имел кредит и сумел в кратчайший срок поставить «Время» на третье место в списке толстых литературных журналов. Первое принадлежало, разумеется, «Современнику», второе — «Русскому вестнику» Каткова.

И всё шло хорошо, покуда не была опубликована статья Страхова «Роковой вопрос», где шла речь о взаимоотношении с Польшей. Хотя общий тон статьи был вполне лояльный, журнал закрыли. Достигнутое талантом, трудом и стараниями положение солидного человека грозило пойти прахом. Фёдор Михайлович, впрочем, не растерялся, начал хлопотать о разрешении возобновить журнал и разрешение получил — при условии изменения названия. «Время» превратилось в «Эпоху». Но летом шестьдесят четвёртого года Михаил Достоевский умирает. Перед Фёдором Михайловичем выбор: взять на себя наследство брата, а с ним и финансовые обязательства по кредитам, или отказаться от журнала и от долгов по нему. Достоевский выбирает первое: он уверен, что журнал будет стержнем его существования.

Но у Фёдора Достоевского не оказалось коммерческого таланта. Не оказалось и кредита. Неумелое управление журналом привело к тому, что в шестьдесят пятом году на втором, февральском номере «Эпоха» завершилась. На Достоевском оказались долги по журналу, около пятнадцати тысяч. Какое-то время он ещё надеялся выплыть, передавая кредиторам авансы от издателей, но вскоре угроза долговой тюрьмы стала реальностью. И в шестьдесят седьмом году он с новою женой, Анной Григорьевной, в девичестве Сниткиной, заняв где только можно денег, уезжает за пределы Российской империи. Планы простые — работать, работать и ещё раз работать. Написать роман, два, три — и тем покрыть долги.

Но вернее — выиграть в рулетку. С романами то ли выйдет, то ли нет, а и напишутся, то неизвестно, будут ли иметь успех. Другое дело рулетка. Хотя весь предыдущий опыт Достоевского свидетельствовал, что не только разбогатеть, но и удержать своё не получается, он играет. У игроков своя логика, людям хладнокровным непонятная.

Играет — и проигрывает. Как и прежде.

Что у сильного всегда бессильный виноват, известно всякому по басне дедушки Крылова. У бессильного виноваты все и всё. И в хорошие-то годы характер у Достоевского не сахар, в годы же нужды «подлецы» и «мерзавцы» так и летят с его уст. Во всём виноваты другие! Кругом сплошные мошенники! Немцы — подлецы, французы — подлецы, поляки — подлецы, евреи — подлецы… А уж какие подлецы русские! Погода за границей мерзкая, в городах грязь и бескультурье, доктора невежественны, курорты гадкие, вода противная...

Да вот хоть случай в гостинице: были у Фёдора Михайлович тысяча триста франков, и хотел он с этими деньгами поскорее приехать к жене в Женеву (почти каламбур). Но подлец лакей не разбудил его вовремя, Достоевский проспал до половины двенадцатого и на поезд опоздал. Следующий отправлялся только в пять, потому Фёдор Михайлович пошёл в игорный зал и проигрался. Во всем виноват лакей!

Другой случай: после очередного проигрыша он опять остался без копейки. Решил заложить кольцо у хозяйки, которая сначала не хотела давать более десяти франков. К этому Достоевский был готов и строил планы из расчёта десяти, максимум пятнадцати франков. Но она, подлая мадам Дебенюк, дала не десять, и даже не пятнадцать, а двадцать франков. Что ж, пришлось отправиться в игорное заведение и всё проиграть. Кто виноват? Конечно, подлая мадам Дебенюк (определение «подлая» — на совести Достоевского). И — очередная просьба к жене: «Заложи, что можешь, но пришли денег».

Письма Фёдора Достоевского к Анне Григорьевне позднее спародировали Ильф и Петров в «Двенадцати стульях», но спародировали, смягчив, а не окарикатурив и выражения, и обстоятельства. Действительно, как можно окарикатурить женевский обед?

Слово Анне Григорьевне, дневниковая запись от 22 (10) октября 1867 года:

"Был суп с яйцом, ужасное кушанье, которое я терпеть не могу, были пирожки с телячьими ножками, очень холодные, тоже нехорошие, было третье какое-то кушанье, не знаю, заяц ли это или что другое, но в таком вонючем соусе, что я решительно даже поднести ко рту не могла. Федя, однако, ел, хотя очень морщился. Под конец подали три небольших кусочка говядины холодной и виноград. Это виноград-то на пустой желудок, ведь это просто мученье; решительно мы встали из-за стола голодные... Когда мы вышли на улицу, Федя начал меня уверять, что третье кушанье в бараньем соусе было не что иное, как кошка, и что он чем больше ел, тем более уверялся, что это была кошка, но отстать не мог, потому что был голоден…"

Морщиться, клясть, но подъедать до конца — вот стиль жизни Достоевского. Он весьма едко отзывается о собратьях по перу, но постоянно обращается к ним за помощью: дайте взаймы пятьсот, триста, двести, сто франков на два месяца, на неделю, до перевода. Сначала давали, но затем суммы уменьшились до десяти франков, до пяти. А тут ещё дети пошли… Мудрено не злиться.

И устно, и письменно он ругает Дрезден, Женеву, Гомбург (не путать с Гамбургом), отели, дилижансы, вагоны, солнце, ветер, зной, холод.

И в это же время пишет роман «Идиот». Князь Мышкин, лечившийся в Швейцарии от эпилепсии, бескорыстный человек тонкой души, возвращается в Санкт-Петербург, где его ждёт огромное, многомиллионное наследство.

Огромное наследство, сцены, где бросают в лицо пятьдесят тысяч, а в камин сто — фантазии бедности.

Как уживаются в одном человеке князь Мышкин и безответственный скандалист, запойный игрок, отнимающий у семьи последние франки мизантроп Достоевский? А что Мышкин есть идеальный Достоевский, сомнений нет.

Почтенный и благородный доктор Джекил, принимая некое снадобье, превращался в мистера Хайда, личность вполне отвратительную. Вздорный и склочный Достоевский, которого Тургенев уже после смерти Фёдора Михайловича сравнивал с маркизом де Садом, Достоевский, сумевший перессориться почти со всеми писателями, не говоря о людях чуждых совершенно, садясь за рукопись, преображался в проницательного, душевного, жертвенного человека, для которого детская слезинка есть наисерьёзнейший аргумент. Тут какое-то снадобье работает, не иначе. Волшебные чернила, магическая ручка, колдовская бумага?

За «Идиотом» последовала повесть «Вечный муж», а затем — «Бесы». Между рулеткой, ломбардом, дрязгами и неустроенностью создаются романы на века. И возникает мысль: вдруг эти проигрыши, эти неустройства являются необходимым условием для творчества?

Или не благодаря рулетке, а вопреки ей получилось то, что получилось? Гадания бессмысленны. Проверить экспериментальным путём, проиграться подчистую в надежде написать толковую вещь (о шедеврах мечтать нехорошо) вряд ли разумно.

А дальше...

Дальше молодая жена (Анна Григорьевна вышла замуж двадцатилетней) повзрослела, укрепила характер и взяла дело в свои руки. По возвращении в семьдесят первом году в Россию семейным кошельком распоряжалась уже она. Не без её нажима Федор Михайлович принял предложение князя Мещерского и стал редактором еженедельника «Гражданин», публикуя в нём и свои работы, главной из которой стал «Дневник писателя». Это давало около пяти тысяч в год. Но главное, жена занялась изданием книг мужа, и занялась успешно. Первый её опыт, отдельные издания «Идиота» и «Бесов», принёс хороший доход семье и упрочил положение мужа. За «Бесов», к примеру, было выручено свыше четырёх тысяч рублей, в то время как сторонние издатели предлагали лишь пятьсот.

Затем Анна Григорьевна подтолкнула Достоевского к сотрудничеству с Некрасовым в «Отечественных записках», публикация в которых передовой молодёжью приравнивалось к ордену. Расставшись с «Гражданином» (регулярная служба требовала слишком много сил), Достоевский продолжал публиковать «Дневник писателя» самостоятельно, то есть его издавала и рассылала ежемесячно подписчикам жена. Успех был полный — и литературный, и общественный, и финансовый.