Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные
Для кого-то мысль о том, что автоматические дроны могут заменить водителей UPS и FedEx, представляется научной фантастикой, подходящей для реализации скорее в 2114 г., чем в 2014-м. Но не для Джеффа Безоса, еще одного раннего инвестора в Uber. В своем телеинтервью Чарли Роузу в новостной программе «60 минут» CBS News в декабре 2013 г. Безос фактически выдвинул идею использования дронов для доставки заказов. Назвав эту службу Prime Air («Лучшая авиапочта»), Безос сказал: «Знаю, что это кажется фантастикой, но это не так»{227}. В июле 2014 г. Amazon уже подала заявку в Федеральное управление гражданской авиации США, чтобы получить разрешение на тестирование Prime Air. Ее дроны-курьеры могут передвигаться со скоростью до 80 км/ч и доставлять пакеты весом до 2,3 кг{228}. Подобно тому как в один прекрасный день Amazon может вступить в роботехническое противостояние за бизнес дронов-курьеров, она уже сегодня соперничает с Google в войне, которую ведет «один процент» с целью уничтожить рабочие места в нашей экономике для остальных 99 %.
Театр военных действий Amazon на фронте автоматизации стратегически для нее не менее важен, чем для Google. При этом у Amazon есть возможность нанимать малоквалифицированную, низкооплачиваемую, не состоящую в профсоюзах рабочую силу для своих быстро растущих складов. Однако, как и Google, компания интенсивно инвестирует в технологии автоматизации труда. В мае 2014 г. Джефф Безос пообещал своим инвесторам, что уже к началу 2015-го в центрах выполнения заказов будут применяться 10 000 роботов{229}. Для этого в 2012 г. Amazon приобрела за $775 млн компанию Kiva Systems, производителя роботов для обслуживания складов. Роботы Kiva (между прочим, они уже используются принадлежащим Amazon обувным интернет-магазином Zappos, где при свободном от иерархии холакратическом методе управления все роботы, вероятно, полностью равноправны) способны находить и подбирать 200–400 товаров в час. Как предупреждает Джордж Пакер в своей статье, опубликованной в 2014 г. в New Yorker: «На складах Amazon рабочие постепенно вытесняются роботами». Пакер прогнозирует пугающий исход: «Amazon полностью устранит человеческий фактор из шопинга, и мы останемся со своими покупками один на один»{230}. Таким образом, «Магазин всего» постепенно действительно превращается в «Магазин никого». В этой автоматизированной эхо-камере нас будут окружать алгоритмические зеркала, в которых мы увидим только отражение своих собственных историй покупок. Алгоритм будет знать, чего мы хотим, еще до того, как мы зайдем на сайт магазина, затем роботы на складе выполнят наш заказ, а наш личный беспилотник (если Джефф Безос осуществит свой проект) заказ доставит.
Подобно Google и Amazon, агрессивно входит в бизнес искусственного интеллекта и Facebook. В 2014 г. Facebook приобрела компанию Oculus VR, разработчика шлема виртуальной реальности, и британского производителя дронов Ascenta{231}. Вместе с генеральным директором Tesla Motors Илоном Маском и голливудским актером Эштоном Катчером Марк Цукерберг выступил соинвестором компании Vicarious, разработчика системы искусственного интеллекта, имитирующей человеческую способность к обучению. По словам основателя компании Скотта Феникса, цель Vicarious — смоделировать новую кору головного мозга, тем самым создав «компьютер, который мыслит, как человек, но, в отличие от человека, не нуждается во сне»{232}. В интервью Wall Street Journal Феникс заявил, что система Vicarious со временем «научится лечить болезни, генерировать дешевую возобновляемую энергию и выполнять все те работы, где сегодня занято большинство людей»{233}. Однако Феникс не уточнил, чем именно займут себя люди на протяжении дня, когда всю работу будет выполнять за них Vicarious.
Угроза искусственного интеллекта для занятости населения становится настолько очевидной, что даже обычно беззаботный Эрик Шмидт, председатель совета директоров Google, признает всю серьезность этой проблемы. «Конкуренция между компьютерами и людьми», — заявил Шмидт на Всемирном экономическом форуме в Давосе в 2014 г., — будет «определяющим фактором» в мировой экономике на ближайшие 25 лет{234}. И «людям нужно победить», — добавил он. Но с учетом массированных инвестиций Google в развитие искусственного интеллекта можем ли мы действительно верить, что компания заняла нашу сторону в конкуренции людей и компьютеров на протяжении следующей четверти века? А если «выиграем» мы, не будет ли это означать, что Google, инвестировавшая в компании-разработчики искусственного интеллекта, такие как Boston Dynamics, Nest Labs и Deep Mind, проиграет?
Но все же, вместо того чтобы фокусироваться на «победе», наше беспокойство по поводу сетевой автоматизации на самом деле связано с попыткой определить проигравших, тех, кто потеряет работу и станет жертвами сетевой экономики. Ссылаясь на исследование сотрудников Оксфордского университета Карла Бенедикта Фрея и Майкла Осборна, прогнозирующих, что американская экономика может потерять 47 % всех рабочих мест в ближайшие два десятилетия{235}, обозреватель Atlantic Дерек Томпсон размышляет на предмет того, «какая именно половина» рабочей силы будет вытеснена роботами. В десятку профессий, которые с вероятностью 99 % будут заменены сетевыми компьютерными программами и автоматизацией, Томпсон включает специалистов по подготовке налоговых деклараций, библиотекарей, телемаркетологов, швей на одежных фабриках, счетоводов и работников сферы фотопечати{236}.
Хотя можно сколько угодно размышлять над тем, кто именно потеряет работу из-за автоматизации, Томпсон утверждает, что «правда гораздо страшнее: мы не имеем об этом ни малейшего представления»{237}.
Но Томпсон ошибается. Зловещее предзнаменование о том, кто победит и кто проиграет в этой дегуманизирующей гонке между людьми и компьютерами, уже явлено. У нас есть больше, чем представление, об ее исходе. И это действительно страшно.
Зловещее предзнаменование
Наша озабоченность по поводу автоматизации далеко не умозрительна. Ведь работники сферы фотопечати со 100 %-ной достоверностью уже проиграли в борьбе с компьютерами за свои рабочие места. Именно поэтому я и прибыл в «город моментального снимка». Вместо того чтобы строить прогнозы о грядущем подрыве рынка труда, я прилетел в Рочестер, чтобы разобраться с тем, как сетевые технологии уже сегодня уничтожают рабочие места.
Я начал свои поиски останков Kodak ранним утром с посещения центра помощи туристам Visit Rochester, разместившегося в захудалом здании прямо посреди разоренного делового центра Рочестера, на углу Мейн-стрит и Ист-стрит. Здесь я, по крайней мере, сумел найти живого человека.
«Не могли бы вы подсказать мне, где я могу найти офис Kodak?» — спросил я у седой пожилой леди, работавшей в центре на добровольных началах. Судя по безутешному выражению ее дружелюбного лица, я словно напомнил ей о тяжелой семейной утрате. Возможно, так оно и было. Ее муж, объяснила она, проработал в Kodak больше 40 лет. «Всю жизнь», — сказала она, горестно качая головой. Я подумал, что, скорее всего, он был одним из тех 50 000 пенсионеров, которые лишились всех своих льгот после банкротства компании.
Женщина развернула передо мной карту Рочестера, но вместо урока местной географии ввела меня в тревожную историю своего города. «Когда-то здесь находилась фабрика, а здесь лаборатории и здесь, — показывала она мне, не пытаясь скрыть свою ностальгию по городу, которого больше не существовало. — И здесь, и здесь тоже…»
«Но теперь, — заключила она, понизив голос, — я не уверена, где вам надо искать».
Четверть века назад все было, разумеется, совершенно иначе. В 1989 г., когда Тим Бернерс-Ли совершил свой революционный прорыв в CERN, на Eastman Kodak работали 145 000 человек в исследовательских лабораториях, офисах и фабриках по всему Рочестеру. Даже в середине 1990-х эта публично торгуемая компания имела рыночную капитализацию более $31 млрд. Но затем Kodak ожидал упадок, даже еще более стремительный, чем в мировой индустрии звукозаписи.
Парадокс в том, что Kodak стала жертвой скорее изобилия, а не дефицита. Чем шире распространялся обмен фотографиями онлайн и чем легче было извлекать фото из смартфонов и планшетов, тем менее нужной становилась Kodak. «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное» — знаменитое хвастливое обещание Джорджа Истмана. Но цифровая революция настолько упростила фотографию, что попросту не надо делать ничего остального. В результате с 2003 по 2012 г., когда прошло становление многомиллиардных стартапов Веб 2.0, таких как Facebook, Tumblr и Instagram, Kodak закрыла 13 фабрик и 130 фотолабораторий, сократив 47 000 рабочих мест в неудачной попытке полностью обновить бизнес{238}. А после выхода из процедуры банкротства на основании 11-й главы Кодекса США о банкротстве в 2013 г. Kodak совершила самоубийство, чтобы не быть убитой. Пытаясь реструктуризироваться в «коммерческую компанию, работающую с изображением и обслуживающую деловые рынки, включая дизайн упаковки и графику»{239}, компания полностью вышла из потребительского фотобизнеса. Это было равносильно тому, как если бы Kleenex вдруг перестала продавать салфетки или Coca-Cola внезапно вышла бы из бизнеса газированных напитков. Kodak продала свой сайт онлайнового обмена фотографиями и портфель патентов в области цифрового изображения (названный New York Times «главной драгоценностью короны»{240}) стервятникам из Кремниевой долины, таким как Apple, Facebook и Google, которые с жадностью подобрали ее останки{241}. После всех этих нанесенных самой себе ударов от компании мало что осталось. В октябре 2013 г. в Kodak работали всего 8500 человек{242}. Игра закончилась. Kodak умерла.
