Пиксельный - Александр Александрович Интелл
Фигурка внезапно обернулась и посмотрела на меня. Я растерялся, поднял руку в знак приветствия. Она ответила.
В темени, с расстояния, лица было не разобрать, но я понял, это темнокожий мужчина, со светящейся улыбкой.
Не долго думая, направился к незнакомцу. Вблизи он оказался приветливым малым, все улыбался да смотрел тихими глазами.
– Как рыбалка, приятель? – я протянул руку.
– Не густо, брат. Не густо.
Мы скромно пожали руки и уселись рядом, смущенно глядя на поплавок.
– Мне тоже часто не спится, – отчего-то пустился я откровенничать.
– Нее, – он закрыл глаза и замотал головой. – По ночам я сплю. Просто вечер замечательный. Видишь? – рыбак указал на небо.
И действительно, пробиваясь сквозь мутную тьму и редкие худые облака, мерцали звезды, жестоко далекие, лучистые. Они были выразительнее, чем близкая вода или небоскреб в паре километров от нас.
Если бы ударились о землю небеса…
– …посветлело бы.
– Что-что??
– Я говорю, на фонарях бы не экономили, скоты, посветлело бы. А то не разглядеть ничего.
– Аа. Ну да, – я почесал лоб и с ложной заинтересованностью спросил: – А рыбы света не боятся?
– Не знаю. Я не для рыбы здесь. Да и какая им разница: свет, дороги, мосты, яхты богатеев. Ничего рыбам здешним не сделается. Они привыкшие, как мы с тобой.
– Понятно… – я снова посмотрел смущенно на поплавок, а затем продолжил спрашивать: – Но все-таки. Ты здесь ловишь рыбу. Для чего?
– Понимаешь, – он умиротворенно посмотрел мне в глаза. – Себя послушать, душой отдохнуть. А мир – он продолжит движение. Пока я здесь отдыхаю, – рыбак отвел взгляд. – Я останавливаю момент для себя, который иначе бы смыло стремительно идущим потоком бытия.
– И нам уже ничего не сделается, – добавил я.
– Точно! – он улыбнулся во весь рот, оголив белокипенные зубы, точно голливудская звезда из журнала.
Разговор занимался, и я перешел на откровенную тему.
– А Вам не хотелось куда-либо переехать?
– Куда? – удивился рыбак.
– Ну, в город другой. Там, может, погодка посподобливее, природы вокруг больше.
– И здесь неплохо, – махнул он. Сделал это так, что я решил твердо: знает, о чем говорит.
– Но холодно, – учтиво заметил я.
– Холодно? Не скажи… Одевайся теплее, а то глянешь на тебя – продрогнешь, ей Богу.
– Но пока холода не наступили. Днем-то – жара.
– Днем? Кому жара, а кому прохладно. Носишься, поди. Поспокойнее будь, и не упаришься, – посоветовал он.
Я закивал. В словах была мудрость. Не ученая. Нажитая.
– Знаешь, наша погода ровная. Не холодная и не жаркая.
– Вот что называется, ровная?
– Она самая. Я раньше жил в теплом климате. Ну, это его так называют.
Он усмехнулся, присмотрелся к поплавку, наклонясь вперед, и продолжил.
– На самом деле, это когда душно. И днем и ночью. Зимой лучше, но не успеешь насладиться, как на тебе! – жара весенняя, потом летняя… И такая канитель постоянно. А вообще я вот как скажу – идеальной погоды еще не придумали.
На небесной вышине гряда облаков поредела еще хлеще и на дремлющую мутную воду, вершины небоскребов, черных от ночи, на дороги, что днем были цвета песка, а ночью покрывались огнями фар, пустилось серебро. Но звезды, обычно не затуманенные миром снизу, чистые и безмрачные, теперь стали отчего-то печально-задумчивыми, и я подумал, что пора собираться.
– Хороший ты парень. Пойду я.
– Спасибо за компанию, – улыбнулся рыбак во все зубы и добавил: – Ты тоже хороший.
Я брел по широкой пустынной улице города, который дремал. Для него это было состоянием обыкновенным, ведь столь огромный мир не мог уснуть окончательно. Делать было нечего. Я достал гранатомет и пальнул по небоскребу. Снаряд чиркнул из трубы, и устремился в цель.
Казалось, граната на реактивном снаряде наделает шуму. Но покуда та отдалялась, – трейл угасал, а шум тускнел – вся конструкция превращалась в новогоднюю петарду, запущенную из неприметного дома, пока вовсе не съежилась до безобидной пульки.
Поначалу я решил, что снаряд, выйдя из поля зрения, растворился. Но вскоре по воздуху раскатился слабый грохот, который не заставил даже вздрогнуть или повести ухом.
В мире ничего не изменилось.
Я еще немного шлындал по городу, а к утру, когда заря занималась, вызвал танк. Он грохнулся позади, на асфальт, малость напугав проходящую мимо старушку-латинос. Та еще долго чертыхалась за спиной, пока я взбирался на танк, а потом задраивал люк.
Внутри было словно в картонной коробке, в каких ночуют здешние бездомные, только чуть просторнее и опрятнее. Стояла гулкая тишины, но редкие, притушенные отзвуки города, все же пролезали через толстенную броню, ласкали, растекались по телу. Клонило в сон. Но я решил – не время. Пересилив myself, запустил двигатель и отправился за город.
Путь предстоял неблизкий. Я включил музыку, желая насладиться временем в дороге и утренними городскими красотами.
Не дали.
На светофорах частенько сигналили. Нарывались. В таком случае я выглядывал из люка и показывал кулак. После грубых жестов конфликт, как правило, заканчивался. Если давал ходу, то я взрывал пару машин впереди и зачинщик молниеносно ретировался, а я пережидал в укромном месте, дабы не попасться копам.
Вскорё я перестал обращать внимание на дорожных задир и спокойно ехал, равнодушно сшибая столбы как пустые алюминиевые банки.
Танк двигался медленно и предсказуемо. Иногда я зажимал газ боеприпасом и забирался на башню – поглядеть на город.
Днем он преобразился: на месте неоновых зазывалок магазинов возникли пышные вывески с живыми красками, среди прохожих появились модники, оживилось общение и социальная жизнь на тротуарах. Где-то продавали свежие газеты, хот-доги с горчичкой или чесночком на выбор, газировку, пирожки с капустой.
Прохожие весело залетали в уличные кафешки пропустить чашечку бодрящего. Еще мне нравилось, как заходили и выходили из метро. Горожане делали это стремительно, бойко, спешили чрезвычайно. Куда?
Танк неспешно уносил от даунтауна. Машин убавлялось, магазины редели, прохожие беднели.
Я не успел опомниться, как уже приближался к выезду из города. Долгое путешествие стремительно сжалось. Путь, нарисованный в голове, оказался значительно короче.
Я остановил танк, заглушил мотор и вышел.
Взору открывались безмерные пашни с осколками природы – нетронутыми прилесками. Они вкрапинами тут и там стояли посреди бескрайних фермерских полей с редкими сараюшками, что касались горизонта. А вместе – все же пустошь, и дальше пойти нельзя.
Я опустился на землю и прильнул к гусеницам. Те были горячие и жесткие. В носу стоял запах остывающего топлива.
Все было кончено. Мир в тот момент потерял всякую краску и стал абсолютно не интересен для эксплоринга, но я все же поднялся и отправился в поле.
Я брал колоски, перебирал их бережно, закрывал глаза и внятливо слушал, как рожь колосилась под мягким ветерком; в тот момент я не мог представить, что где-то вдали вой и грохот механизмов, гомон, шум вагонов под асфальтом и землей, причитания горожан бесконечные, и непрекращаемый поток бытия. Не в силах его останавливать никто из идущих, никто из застывших.
Рожь все зрела… и
