Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори

Атран общался в непринужденной, никого не осуждающей манере, поэтому к нему тянулись. Ему изливали душу и открывали сокровенное, как бармену. Эта способность в свое время спасала ему жизнь, когда он опрашивал людей в самых что ни на есть горячих точках – Афганистане, Сирии, на востоке Турции, в Индонезии. Однако о том, чтобы воспроизвести такое взаимодействие в томографе, не могло быть и речи. Аппарат МРТ предполагает стерильную клиническую обстановку. Многие говорят, что ощущают себя в тоннеле томографа как в гробу. Кроме того, добыть полезные данные в процессе разговора невозможно, поскольку говорящий слишком много двигает головой. Поведенческий эксперимент тоже отпадал: в отличие от большинства простых решений, которые можно исследовать в аппарате МРТ (финансовый выбор, например), решения, диктуемые священными ценностями, обычно не имеют наблюдаемой поведенческой составляющей.

Нам нужно было добраться до священных ценностей каким-то способом, не требующим физического проявления. Если человек утверждает, что Иисус – сын Божий, каким действием он может подтвердить, что свято в это верит? Никаким. И тем не менее мы с Атраном чувствовали, что в активности мозга должны обнаружиться некие признаки, позволяющие отличить истинно верующего от притворщика. Среди вопросов, которые Атран задавал в своих беседах, был один призванный выяснить, при каком условии человек смог бы поступиться священными ценностями. Например, шаббат – это святое, но, если в субботу ваша мать окажется при смерти, вызовете ли вы такси, чтобы доехать до больницы? Большинство сделали бы исключение из правил, признавая, что долг перед близкими, особенно в чрезвычайных обстоятельствах, тоже священен. Этот пример показывает, что выбирать между священными ценностями хоть и тяжело, но допустимо. А вот променять священную ценность на что-либо несвященное, например посмотреть в субботу игру Yankees, не выйдет, каким бы заядлым болельщиком вы ни были. Метод Атрана позволял зондировать такого рода гипотетические компромиссы: о священных для человека ценностях можно было судить по ответам, не требуя демонстрации.

В томографе, повторю, такие беседы невозможны, однако мы нашли альтернативу, вызывая у испытуемого аналогичный отклик более простым способом. Мы предъявляли участникам эксперимента утверждение, побуждавшее их обозначить свою позицию в отношении тех или иных священных ценностей. Например, вы показываете христианину, верующему, что Иисус – сын Божий, фразу «Иисус был сыном Господа». Если человек свято в этом убежден, то он отождествится с этим утверждением, ему, возможно, даже станет тепло на душе. Теперь представим, что мы предъявим прямо противоположное утверждение: «Иисус не был сыном Господа». Истово верующий христианин может счесть это оскорбительным, и такая реакция проявится в нейрональной активности, связанной с отторжением. У агностика же реакция и на первое, и на второе утверждения, скорее всего, будет слабо выраженной. Если ценность не священна, она ничем не отзовется и ничем не оскорбит.

На этом подходе и строился наш план. Предполагалось, что мы будем просто предъявлять участникам утверждения, сформулированные во втором лице. Какие-то из этих утверждений будут цепко сопряжены со священными ценностями – по крайней мере с теми, которые мы полагали священными, – а в каких-то не будет ни капли отсылки к сакральному. Несвященные ценности по-научному называются предпочтениями, к ним относятся все наши «кто/что вам больше нравится» – кошки или собаки, кофе или чай, Coca Cola или Pepsy, Microsoft или Apple. Предпочтения, предполагали мы, на активности мозга почти не скажутся. Фразы, связанные с предпочтениями, спровоцируют разве что оживление в системе вознаграждения, поскольку человек будет взвешивать выгоды и возможные издержки.

Если для утилитаристских решений взвешивание выгод и издержек ключевая составляющая, то для решений деонтологических (основанных на вере) такое соизмерение неприемлемо. Мы надеялись, что, когда респондент будет рассматривать предъявленную ему фразу, увидим разницу между этими двумя типами решений, наблюдая деятельность системы вознаграждения и систем, отвечающих за обработку правил.

Мне этот план казался замечательным, но Моника Капра, преподаватель экономического факультета, с которой мы сотрудничали уже давно (в том числе, как вы помните, при разработке эксперимента, посвященного влиянию экспертного мнения, о котором я рассказывал в десятой главе), моих восторгов не разделяла. Ее не устраивало отсутствие мерила. Мы действительно считаем, что о степени сакральности тех или иных ценностей для человека можно судить по одной только активности мозга? Замечание Моники заставило меня задуматься. Нам нужен был какой-то независимый критерий для оценки того, насколько действительно священны те или иные ценности для человека.

До этого Моника рассказывала мне о таком экономическом понятии, как совместимость стимулов. В двух словах, оно предполагает, что, прежде чем выяснять предпочтения, нужно убедиться в наличии у людей стимула реагировать искренне, иначе им ничего не стоит выдумать что угодно. Для простых предпочтений нередко достаточно использовать механизм аукциона: предпочтения будут выявляться по цене, которую испытуемый готов заплатить за предлагаемое. Аукционы бывают разных типов, но экспериментальным экономистам особенно полюбился основанный на механизме Беккера – ДеГрута – Маршака (БДМ){104}. Участник такого аукциона делает ставку в диапазоне, допустим, от 1 до 100 долларов. Затем в случайном порядке выбирается число от 1 до 100, означающее цену. Если ставка оказывается выше выпавшего числа, участник выплачивает выпавшую цену и получает лот. Аукционы БДМ считаются обладающими совместимостью стимулов, поскольку, в отличие от аукционов на eBay, участнику нет смысла ставить больше, чем он готов заплатить. При этом слишком низкая ставка снижает вероятность получить лот. Соответственно, оптимальная стратегия – ставить ровно столько, насколько желаемая вещь вам дорога.

Это очень хорошая стратегия – для материальных объектов. С тем, что для людей священно, было труднее: эти вещи по определению бесценны. Предположим, рассуждал я, мы даем участнику анкету в формате «вынужденного выбора»: «Вы верите в Бога» vs «Вы не верите в Бога»; «Вы предпочитаете Apple» vs «Вы предпочитаете Microsoft». В конце опроса отвечавший подписывал бы документ, заверяющий его выбор. Таким образом мы бы проводили ревизию его нравственных ценностей. Как совершенно правильно заметила Моника, эта анкета все равно не обязывала бы участника действительно исповедовать эти ценности и придерживаться именно этих предпочтений. Но даже в этом случае, доказывал я, подписаться под чем-то идущим вразрез с убеждениями – составляющими нашего представления о себе – значило бы чем-то поступиться. Анкета виделась мне способом проверить стойкость убеждений участника, которая должна была послужить нам косвенным указанием на его священные ценности. То есть теоретически приверженность священным ценностям должна была бы быть более устойчивой, чем обыденным мирским предпочтениям.

Анкетой мы не ограничились. Чтобы составить шкалу приверженности, предполагалось сначала провести аукцион по модели БДМ, протестировав важность ценностей каждого из участников эксперимента. После того как человек выбрал бы свои варианты ответов на вопросы анкеты, но до того, как он заверил их своей подписью, мы бы предлагали ему деньги за возможность изменить любые из его ответов. Если бы какой-то ответ он не пожелал «продавать», ему разрешалось бы вообще исключить эту ценность из аукциона. Затем всем участникам предлагалось сделать ставки, и мы броском двух десятигранных игральных костей определяли бы случайно выпавшую таким образом стоимость объекта в диапазоне от 1 доллара до 100. Согласие сделать ставку говорило бы о готовности человека обменять ценность на деньги, а значит, эта ценность, по нашим меркам, священной быть не могла бы. Исключение ценности из аукциона, напротив, означало бы, что для участника она незыблема.