Никита Бутомо - Бизнес с русскими или без?
Итак, мы вконец запутались.
Какая позиция может быть нами признанной правильной — ведь мы не можем посадить в действительности против себя национальный характер начала прошлого века и расспросить его обо всем? Можно, конечно, исследовать источники. Можно узнать о том необычном состоянии общества и нации в целом, которое в начале прошлого века если не охватило всю нацию целиком, но все же чувствовалось ею «в воздухе» (А. Эткинд «Эрос невозможного»), и мы знаем об этом состоянии от ее наиболее чувствительных представителей — поэтов, художников, актеров и писателей. Однако, при огромном интересе таких исследований, все наши выводы из них будут объективно и субъективно спорны, а когда мы начнем анализировать действительность, тут вообще может дойти до драки, поскольку действительность не может быть описана беспристрастно в принципе.
В первой части мы рассмотрели положение архетипов нашего национального характера.
Такова картина сегодняшнего дня. Какова же она была в начале прошлого века?
Давайте разбираться.
Маскулинность. Конечно, три Мировые войны и напряжение сил на их преодоление, особенно учитывая, что Первую мы «слили» (не в смысле проиграли, а смысле прервали наше участи в ней), Вторую выиграли, а Третью (холодную) — проиграли было для нации тяжелым испытанием. Потери населения составили около 35–45 млн человек, из них большую часть — мужчины. Остальным, соответственно, пришлось воспитать в себе мужские качества, да и сами мужчины отложили на время перо и взяли винтовку. Потом, после всех войн, оказалось, что писать им уже совсем не хочется и не о чем.
Можем фиксировать нарастание маскулинности в характере, даже не стоит это доказывать. Сам лозунг «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем…» — это маскулинный принцип, согласно определению маскулинности, данному ранее.
Значит, отматывая назад, мы можем предположить, что раньше мы были менее маскулинны, более феминны. Но что такое вообще — «феминность»?
Для «женского» способа характерным является достижение победы в поражении (1812 год), «врастание в ситуацию», анализ ее изнутри, поиск слабых и сильных сторон и их использование без разрушения. В этом смысле женщины — идеальные «тайные агенты», когда нужно произвести максимальный результат при минимальном воздействии («мужской» способ, наоборот, дает максимальный результат при только максимальном воздействии).
Феминность заключается в том эффекте, который продемонстрировали французские женщины, когда войска вермахта захватили Париж в 1940 году. Париж те захватили, но в свою очередь всю немецкую армию «взял в плен» «женский корпус» француженок (за что впоследствии был награжден медалями). Но феминный принцип «работает» не всегда. Евреям не удалось «изжить», «пересидеть» проблему нацизма во Вторую мировую войну, и невозможно было подготавливать почву для исчезновения проблемы — она исчезала для нациста только с исчезновением последнего еврея. Феминный способ эффективен только тогда, когда у вас имеется ресурс, который необходим противнику, которым вы можете с ним «торговаться», несмотря на его формальное превосходство и когда этот ресурс — не ваша жизнь, а нечто меньшее. Русским удалось сочетать феминность и маскулинность одновременно.
Анализируя действия русских на полях сражений, генерал Рунштедт (наш враг!) пишет:
«Следует, однако, отдавать себе отчет, что мы вступаем в борьбу с противником, совершенно иным, нежели Франция. Русская армия — назовем вещи своими именами — разгромила в Семилетнюю войну войска Фридриха Великого, а в 1812–1814 годах — Наполеона. Опыт Мировой войны также не настраивает на оптимистический лад. Я хотел бы обратить внимание присутствующих на один принципиальный момент: опыт истории показывает, что русскую армию можно, а иногда и несложно разбить. Зато очень трудно воспользоваться плодами победы».
Не на полях сражений в начале XX века в России происходила феминизация многих сторон жизни, изначально чисто маскулинных:
«Любопытная Леля слышала из разговоров взрослых в гостиной, что женщины едва ли не активнее мужчин участвовали в революционных процессах (по подсчетам историков, в 70–80-е годы были осуждены в общей сложности 178 женщин, большинство которых принадлежало к террористической организации „Народная воля“, семь раз покушавшейся на Александра II и все-таки убившей его). До конца жизни хранила она фотокарточку Веры Засулич, той самой, которая стреляла в градоначальника Трепова. Леля уже тогда воспринимала происходящее под весьма специфическим углом зрения: слабый пол, к которому она принадлежала, — вот носитель силы, а вовсе не наоборот — а потому все эти женщины-бунтарки были овеяны для нее ореолом романтического героизма»[18].
Вы не согласны, что участие женщин в революции — это проявление феминности, Вам кажется наоборот? Ну, а когда Ахиллес садится за прялку, потому что не хочет ехать на Троянскую войну — это проявление чего — феминности или маскулинности? Ахиллес надеется, что ситуация «рассосется сама», что греки уплывут без него — это типично феминный подход. Когда женщины идут в террор, в революцию — это значит, они не доверяют решение этого вопроса мужчинам и им кажется, что без них «не обойдется» — это тоже феминный подход.
Когда принимается указ, по которому все женщины города N в обязательном порядке должны принадлежать мужчинам (было, мужики, было счастье! — 1918 год, Россия) — это маскулинный подход.
Феминность всегда предлагает сложное и медленное решение, но без последствий (образование, благотворительность), маскулинность — простое и быстрое, но с кратковременным эффектом (война, революция).
Коллективизм. К началу прошлого века не кажется, что русские были коллективны — несмотря на «крепостное рабство», общину и другие «прелести» коллективной жизни. Но все события, в которых пришлось участвовать нашему национальному характеру в XX веке, были в принципе коллективны — значит, вырабатывали в нас навык коллективного решения. Вот если бы мы раздробились на ряд «уездных княжеств», да общались бы с «индивидуалистами» среди других национальных характеров, да плавали по морям и торговали — тогда в нас укрепился бы «ген» индивидуализма, а так — нет.
Фиксируем возможное нарастание коллективного начала в характере.
Высокий контекст. Русские всегда изъяснялись туманно и иносказательно. Пушкин пробовал научить нас говорить женщине «Люблю!», но у нас все равно выходило «А… а… Хорошая сегодня погода, не правда ли?…».
