Самый богатый человек из всех, кто когда-либо жил - Стейнметц Грэг
Появление Лютера в Вормсе ознаменовало начало Реформации. Презрев опасность ареста и гибели на костре, «достойной еретика», он предстал перед Карлом, императорскими советниками и битком набитым залом заседаний. Точно так же, как и во дворце Фуггера четыре года назад, в ходе «спарринга» с кардиналом Каэтаном, он отказался отречься. Совесть, сказал он, не позволяет поступить по-иному. Далее он произнес фразу, которая принесла ему бессмертие. «На сем стою и не могу иначе», – заявил он императору[67].
Огромная толпа снаружи ожидала появления Лютера. Когда он наконец вышел, люди окружили его со всех сторон. Курфюрст Фридрих Мудрый протолкался ближе и вручил Лютеру серебряную кружку с пивом. Фридрих наслаждался моментом – его «мальчик» показал себя. Впрочем, у других курфюрстов, как и у Фуггера, имелись все основания встревожиться. На стенах домов в Вормсе появились изображения кожаного башмака. Это был символ Bundschuh[68], крестьянского революционного движения. Рисунок служил своего рода последним предупреждением элите. Лютер призывал отказаться от насилия, но крестьяне, которых вдохновляли его проповеди, были неистовее фон Гуттена. Если простой монах вроде Лютера способен противостоять власть предержащим и победить, значит, они могут добиться того же самого. Лютер проигнорировал фон Гуттена, когда тот стал призывать к оружию, потому что он хотел мирной революции. Но для сторонников Bundsсhuh фраза «На сем стою и не могу иначе» означала не переговоры, а сигнал к атаке.
Племянник Якоба Ульрих представлял фирму Фуггеров в Вормсе. По сравнению с драмой Лютера действия Ульриха на сейме видятся пустяковыми. Но они сильно заботили Фуггера. Понимая, что на испанские налоги надежды почти нет, Якоб велел Ульриху попробовать согласовать другие способы погашения кредита. Ульрих заключил сделку с Габсбургами, но не столь выгодную, как надеялся Якоб. Император Карл признал долг в размере 600000 флоринов за избрание (и другие долги); он не отрицал, что обязан погасить кредит. Увы, вместо того чтобы рассчитаться, он переписал 400000 флоринов, две трети своих обязательств, на девятнадцатилетнего брата, эрцгерцога Фердинанда. Тот правил Австрией и согласился погасить братский кредит за счет продления прав Фуггера на горнодобычу еще на несколько лет. Карл ни словом не обмолвился о том, как он намерен возместить оставшиеся 200000 флоринов, только обронил, что помнит о долге. Это соглашение, разумеется, не порадовало Фуггера, но оно сдвинуло дело с мертвой точки – и избавило от опасений по поводу участи, постигшей его кузенов.
Карл вдобавок поручил Фуггеру новое дело. Печатными мастерскими в Аугсбурге владели частные лица. Сознавая угрозу бесконтрольного тиражирования, Карл скупил эти мастерские и назначил Фуггера ими руководить. Император полагал, что с помощью Фуггера сможет лишить доступа к печатным станкам Лютера, фон Гуттена и прочих критиков. Но, как им с Фуггером предстояло выяснить, контроль за мастерскими не утихомирил оппозицию.
Воодушевленный событиями в Вормсе, фон Гуттен желал перейти от критики к реальным делам. Он требовал действий и после отказа Лютера стал активно «обрабатывать» фон Зикингена, могучего рыцаря, убеждая того возглавить революцию. Фон Зикинген не мог похвастаться отличным образованием, но сама идея его привлекала. Вечерами они с фон Гуттеном долго беседовали при свечах, и фон Гуттен читал рыцарю сочинения Лютера или собственные труды. Поначалу фон Зикингена забавляла «мятежная болтовня» фон Гуттена. Однако мало-помалу фон Гуттен превратил своего собеседника в революционера. Их вечерние разговоры шли уже не о том, надо или не надо сражаться, а о том, как именно сражаться. Фон Зикинген приглашал к себе в замок других рыцарей. Не располагая доходами и владениями фон Зикингена, эти рыцари даже острее ощущали собственную обделенность и потому охотно согласились готовиться к войне. Фон Гуттен, враг Фуггера, наконец-то получил то, чего добивался, а именно – шанса победить силой.
Современники именовали постепенно разгоравшийся конфликт войной рыцарей. Последние сражались не за территории и не за Hausmachtpolitik, но за идеи и систему. Это была классовая война, подвергшая угрозе всю структуру власти. Некий советник писал герцогу Георгу Бранденбургскому, что минули столетия с тех пор, как он и другие немецкие принцы сталкивались со столь серьезной опасностью. Для Фуггера война рыцарей возвестила новый этап карьеры. Прежде Якоб финансировал военные кампании своих клиентов. Теперь он давал деньги на солдат не только ради других, но и ради себя. Фуггер олицетворял ту систему, которую фон Гуттен стремился низвергнуть. Если система падет, с нею вместе рухнет и Фуггер. Следовательно, ее нужно защищать.
Рыцари выбрали своей первой целью Трир. Город рядом с Люксембургом, Трир принадлежал одному из курфюрстов, епископу фон Грайффенклау. Фуггер познакомился с епископом на выборах императора. Епископ присутствовал на том знаменательном совещании, когда Фуггер от имени Максимилиана предлагал курфюрстам щедрые взятки ради избрания Карла. За голос фон Грайффенклау Фуггер заплатил 40700 флоринов. Выступая против епископа, который одновременно являлся курфюрстом, фон Зикинген нападал сразу на папских и светских угнетателей. Он считал Трир уязвимым. Другие курфюрсты-церковники – Альбрехт Майнцский и Герман Кельнский – представлялись очевидными союзниками фон Грайффенклау, но не спешили воевать. Фон Зикинген полагал, что Трир окажется вынужден биться в одиночку.
Фон Зикинген также рассчитывал на помощь изнутри. Он верил, что горожане Трира, возбужденные речами Лютера и фон Гуттена, примкнут к рыцарям, достаточно лишь, что называется, запалить искру. Исполненный уверенности, он планировал разжечь войну во всей Рейнской области после взятия Трира. А дальше революция охватит Германию целиком. Требовались ресурсы, соответствующие этим амбициям, и он отправил фон Гуттена за деньгами в Швейцарию, где были сильны антиватиканские настроения.
Рыцарское войско численностью 10000 человек с легкостью захватывало города на пути к Триру. Сам Трир виделся серьезным препятствием. Нападая, фон Зикинген мог выбирать сроки, но никак не условия схватки. Рыцари предпочитали атаковать противника конными в чистом поле. Приближался день святого Михаила, и ничто на данный момент не привлекало фон Зикингена сильнее, чем возможность выступить в роли архангела Михаила, который победил сатану в битве. Будет идеально, если они сойдутся с фон Грайффенклау в рыцарском поединке до смерти. Весь мир увидит, кто заслуживает того, чтобы жить, а кто должен умереть. Увы, поход на Трир сулил осаду, а не поединок в чистом поле. Исход зависел не от силы удара и надежности щита, а от количества пушек и боеприпасов. Пушки отправили рыцарей на свалку истории, приходилось с этим считаться.
Подойдя к Триру, фон Зикинген обстрелял город, как Алмейда обстрелял Момбасу, – но с меньшим успехом. Фон Зикинген обнаружил, что недооценил епископа-курфюрста. Подобно воинственному папе Юлию II, фон Грайффенклау был больше воином, чем священником. Ожидая осады, он осматривал башни и стены и проверял оружие, произносил воодушевляющие речи и сменил епископское одеяние на доспехи. Когда осада началась, он встал рядом с солдатами, приказывая, когда стрелять. Фон Зикинген забрасывал Трир письмами, предлагавшими горожанам восстать. Они проигнорировали эти письма и сплотились вокруг епископа. Вскоре у фон Зикингена закончился порох, и он отступил обратно в Эбернбург – переждать зиму и набраться сил для нового нападения.
Фуггер и его союзники действовали быстрее. Фуггер ссудил денег Швабской лиге[69], военной организации, которая хранила мир в Южной Германии, на войну с рыцарями. Лига принялась истреблять мятежников поодиночке в их замках. Когда многие его соратники погибли или оказались в тюрьме, фон Зикинген бежал из Эбернбурга и укрылся в мощной крепости Ландштуль. Фон Грайффенклау последовал за ним и разнес крепостные стены залпами своих пушек. Взрывом фон Зикингена швырнуло в развалины дома и ранило осколком в бок. В итоге фон Зикинген, поэтически скошенный огнем, удостоился той встречи с фон Грайффенклау, о которой столько грезил, но уже на пороге смерти; епископ разворошил груду щебня, чтобы принять капитуляцию. «Что побудило тебя, – спросил курфюрст, – учинить этакое разорение и нанести этакий урон мне и моим бедным подданным?» Фон Зикинген уже едва дышал и с трудом нашел силы для ответа: «Слишком долго объяснять, но я выступил не без причины. А теперь я предстану перед Господом».
