Секс, наркотики и экономика. Нетрадиционное введение в экономику - Койл Диана
Если посмотреть на эти цифры другими глазами, то получится, что в 1951 г. на производстве трудился один из трех американских рабочих, по сравнению с одним из восьми в настоящее время. В США, как и во многих странах с развитой экономикой, у вас больше шансов найти работу в розничной торговле.
О чем говорят все эти факты? Они должны помочь нам сделать предположения о будущем исчезновении рабочих мест. Во-первых, чистый коэффициент исчезновения и создания рабочих мест совершенно мизерный по сравнению с общей текучестью кадров. В типичный год в среднестатистической стране чистый коэффициент увеличения и уменьшения количества рабочих мест составляет примерно одну пятидесятую от общей численности рабочей силы, т. е. примерно 2,6 млн. человек в США. Но в такой же типичный год примерно 1/11 или 1/12 от численности рабочей силы (или 11–12 млн. человек) в США меняют место работы.
Конечно, типичный год — это абстракция. Такие средние показатели сглаживают подъемы и спады бизнес-цикла. Большая часть людей теряет работу в годы экономического спада (рецессии). Например, в течение года после ноября 2001 г. занятость в США сократилась на 1,5 млн. человек по причине общего спада, вызванного атакой террористов. Часто люди теряют работу большими группами, когда компания закрывает целый завод или центр обработки звонков или решает сократить количество своих сотрудников на 10 %. С другой стороны, появление новых рабочих мест происходит более равномерно, но большая их часть возникает в годы экономического подъема. В период с1991 г. по начало 2001 г. в США было создано 25 млн. рабочих мест.
Это человеческое лицо капиталистического «созидательного разрушения». Название этому явлению придумал Йозеф Шумпетер. Одни компании и рабочие места исчезают, другие — и со временем их становится все больше и больше — создаются. В США численность рабочей силы выросла с 30 млн. человек в 1939 г. до 47,2 млн. в 1951 г. и 132 млн. человек в 2001 г. За полвека она выросла практически втрое, хотя предсказывали, что рабочие места будут уничтожены технологиями, международной торговлей, правительством и бог знает, чем еще. Подобные тревожные слухи распространялись в промышленно развитом мире на протяжении всех двухсот лет экономического роста. Иногда дела шли совсем плохо: Великая депрессия 1930-х годов в США (в Европе в 1920-е годы было еще хуже), Гражданская война в Америке, еще две войны, не говоря уже об экономической катастрофе коммунизма. Кроме того, проблемы с трудоустройством всегда испытывают некоторые уязвимые группы населения, например, негры в городах Центральной Америки или молодые люди во Франции. Это отражает социальные и институциональные преграды к получению работы. Однако все эти уязвимые места не отменяют идею о том, что мрачные пророчества о скором конце работы когда-нибудь сбудутся.
Конечно, сама по себе работа уже отличается от того, что подразумевали под этим словом мои родители. Они оба начали работать на хлопкопрядильных фабриках в Англии (они ушли оттуда во время Второй мировой войны). Рабочий день был длинный, часто ненормированный, работа была тяжелая и однообразная, страшные условия (жара и шум). Моя мама работала клерком в отделе социального страхования, а отец следил за измерительными приборами в энергетической компании — и оба они работали лучше, чем их родители. Их дети работают еще лучше. Все мы сидим за столом и печатаем на компьютерах в тихих кабинетах с кондиционерами, получая скромный буржуазный доход. Если бы мы не поступили в университеты и не стали специалистами, мы пошли бы работать клерками или продавцами. Или получили бы квалификацию водопроводчиков или парикмахеров и открыли бы свое дело. Конечно, еще остались очень неприятные места работы, но сейчас их действительно немного. В наше время наблюдается тенденция улучшения условий работы от поколения к поколению. Должна признаться, что когда слышу, что еще одна текстильная фабрика закрывается, не выдержав иностранной конкуренции, или потому что инвестиции в новое оборудование привели к увольнению половины сотрудников, мне в какой-то степени становится приятно. Однообразную, скучную, неудобную работу, конечно же, должны делать машины.
Если экономика со временем приводит к повышению уровня жизни и одновременно делает способы зарабатывания денег все более приятными по сравнению с прошлым, ТО ЭТО здорово.
Это общий взгляд. На практике, все выглядит менее приятно. Бизнес-циклы не состоят из плавных и регулярных периодов роста и его ограничений, как следует из их названия. Период роста обычно бывает довольно длительным и стабильным, а рецессия — коротким и сильным шоком. Многие люди в одно и то же время теряют p`anrs и, конечно, начинают искать другую. Часто людям — если им удается найти место — приходится браться за работу с меньшей зарплатой или на менее выгодных условиях. Поскольку под сокращение, как правило, попадают сотрудники из определенного географического региона, то последствия могут оказаться гораздо тяжелее, чем это кажется при оценке общенациональных показателей. Более того, обычно люди развивают навыки, необходимые именно для конкретного вида работы, и эти навыки непросто изменить. Вы не можете один день ткать, а другой делать прически. Даже если вы готовы переехать по работе в другую часть страны, может оказаться, что все компании данной отрасли одновременно находятся в затруднительном положении.
Дело в том, что люди, теряющие работу, и люди, находящие работу (которая со временем становится лучше), это часто разные люди. Поэтому общая тенденция не слишком нравится тем, кто понимает, что они не соответствуют требованиям современной экономики. Когда структура экономики меняется так быстро, как это происходило в последнее десятилетие, многие служащие могут чувствовать себя незащищенными без какой-либо видимой на то причины.
Из этой ситуации можно извлечь политический урок. В отличие от всевозможных дискуссий, которые вы можете услышать, здесь важны не рабочие места, а люди. Правительства не должны заниматься сохранением определенных рабочих мест в конкретных отраслях и компаниях. Эти действия обречены на провал. Разве могла государственная политика спасти строительный бизнес, использовавший конную тягу, и все связанные с ним рабочие места? Нужно ли было вообще пытаться это сделать, если мы теперь уже знаем, что автомобильная отрасль создала через 10 лет сотни тысяч рабочих мест? Конечно же, нет. Государство и правительство не могут предсказать, какая технология будет успешной, как изменятся условия торговли, какие навыки будут нужны при новой экономике и какие рабочие места будут созданы. Экономисты первыми признались бы, что они тоже не могут это предсказать. Ведь мы даже не можем дать точный прогноз роста ВВП на следующий год или наследующий квартал.
Может ли и должно ли правительство оказывать поддержку определенным группам населения в периоды структурных изменений? Это другой вопрос. Мне кажется, что это задача системы образования и социального страхования научить людей адаптироваться к спадам и волнам промышленных перемен. Правительство даже могло бы выработать новые радикальные меры, если бы оно думало о людях. Например, можно было бы выдавать гранты, чтобы люди могли позволить себе уйти из приходящего в упадок сектора; предусмотреть схемы переквалификации для сотрудников в возрасте; обеспечить, гарантии работы и т. д. Важны именно работники, а не фабрики и офисные здания, не отрасль (ведь это всего лишь абстракция) и даже не держатели корпоративных акций.
Совершенно очевидно, что у большинства правительств нет эффективных мер для помощи людям. В каждой стране ситуация особая, но повсюду уровень прижизненного дохода недостаточен, а мобильность работы ограничена. Другими словами, человека с плохими навыками и плохой или нестабильной работой вряд ли минует низкая заработная плата и периодическая безработица. Хуже того, подобная ситуация повторяется из поколения в поколение. Например, в районе «Ржавого пояса», где закрытие заводов и судостроительных верфей оставили без работы целое поколение мужчин, высокий уровень безработицы и бедности сохранился и среди их детей.
