Сергей Чернышев - Россия суверенная. Как заработать вместе со страной
А что представляет собой сегодня это сообщество собственников в России?
Как сообщество – почти ничего. Позиция собственника у нас из общественного сознания испарилась или ассоциируется с жульем. «Собственник страны» – вообще странное словосочетание, идеологии и технологии подготовки таких людей нет, системы передачи компетенции нет, чего ни хватишься – ничего нет.
Поэтому цель наших проектов – как раз формирование сообщества людей, считающих, что страна принадлежит им, а они – нашей стране, и принадлежность эта выражается для них в целом ряде конкретных и обязывающих позиций. Сообщество это нуждается в том, чтобы выстроить внутри себя систему профессиональной взаимопомощи, и в собственном скорейшем росте.
Понятийная триада «Россия, собственность, идея» восходит к древней духовной традиции, к Троице и к той троичности, о которой писали Отцы Церкви. Троичность – следующий шаг вслед за тем дихотомическим мышлением, в которое мы себя вогнали неумеренной любовью к Западу: правое – левое, север – юг, правоверный – еретик и т. д. У нас такое мышление привело к тому, что мы считали: есть Россия снизу и идея сверху, а в центре я любимый – окрылился идеей и пошел руководить.
Я же указываю на те смыслы, которые включены в понятие собственности русским языком. Если обратиться к нему, мы поймем, что слово это восходит к древнему слову «собство» или «свобство», к корню «сво», от которого происходит и «свобода», и «своеволие», и «освоение», и «обособление», и «усобица».
Что касается идеи, то все потуги постичь ее напрямую бессмысленны. Идея глубже всех наших познавательных средств, систем символов, образов и понятий. Про русскую идею определенно можно сказать только одно: что ее собственностью на земле является Россия. Пора занять не научно-филологическую, а практическую позицию управляющих этой собственностью во имя этой идеи и повернуться не в сторону идеи, а в сторону России.
Что для вас здесь «Россия»?
«Россия» для меня – это имя, по которому я к ней обращаюсь. В нем же и ответ на вопрос: «Мальчик, ты чей?» Я – русский. Я принадлежу России. Но в каком-то смысле это вещь обоюдная. Если я ее собственность, то и она – моя.
Если же отвечать на вопрос, чьей именно собственностью я являюсь в России, то, видимо, все-таки не корпорации «ЛУКОЙЛ» и даже не агропрома, а, философски выражаясь, некоего субъекта. Этот-то субъект как раз и может быть обозначен словами «русская идея». Но русская идея – часть общечеловеческой. А общечеловеческая идея родом из того мира, откуда все идеи... Это, если цитировать Владимира Соловьева, то, что Бог о нас думает в вечности, а не то, что мы о себе думаем во времени.
Поэтому идея для меня – имя трансцендентного субъекта, земной собственностью которого является Россия, и в том числе я. В этом нет ничего обидного. Так же как в понимании той очевидности, что эту идею мы постичь не можем, хотя и обязаны! Христианнейший автор Гегель писал: Бог открылся человеку не из милости – не просто продемонстрировать, что он может быть познан, а дабы показать, что человек обязан его познавать.
Так и русскую идею мы духовно познавать обязаны, но делать это будем очень долго. А покуда должны понять, что между Россией как страной и идеей как мыслью Бога стоим мы как люди, обязанные эту идею осуществлять в конкретной, практической роли собственников, управляющих.
То есть для начала нужно познать само понятие собственности (и управления)?
Символы, образы и понятия – это все социальные шаблоны, разменные деньги духа. Мы их всасываем с молоком матери или глотаем с детским питанием. Собственность как таковая глубже любого понятия собственности. Каждая культура, каждое время имеют свое понятие собственности. И – хоть это и каламбур, но имеющий, как ни странно, прямой смысл – собственность делится по понятиям! Какое вы имеете понятие о собственности – такую ее долю и получите. Если вы ограничили это понятие, то в ограниченном виде и получите. Рамками региона – получите регион, рамками мыльного заводика – получите мыло. Вылезете за рамки – получите пулю.
Но понятия, в сущности, недостаточно. Надо, чтобы это понятие воплощалось в практических действиях. В вашей готовности и способности их совершать. Это подразумевает владение всем современным арсеналом форм взятия собственности под контроль, защиты, реструктуризации. Если вы не умеете захватывать по всем правилам плохо управляемое чужое, то рано или поздно не сможете отстоять свое.
Правда, современная собственность не требует ничего ни у кого отбирать. Достаточно получить частичный доступ (access) к необходимому ресурсу и включить его функционирование в схему производства нового продукта или услуги. У вас есть завод – и отлично. Но я включаю его в свою схему, и он вдруг начинает получать больше заказов. Заводу хорошо – заказы выгодные, оборот увеличивается. Доходы растут. Но доходы титульного собственника растут на 12 процентов, а предпринимателя, создавшего новый продукт, – на 120. Вот и все. Происходит дележ не той старой собственности, которая остается при своих, а новой, добавленной, которая производится за счет тех же ресурсов, рассеянных между старыми хозяевами, но более эффективного их использования к обоюдной пользе.
Роль человека вы определяете как управляющего?
Человек может состояться как принадлежащий к данной культуре (в нашем случае русской), если он ведет себя как собственник своей страны. Но качество собственника обретается главным образом не в голове, а в руках. Это набор компетенций в способе хозяйствования, в конструировании отношений с другими субъектами и способе коммуникации. Поэтому вопрос собственности – центральный и ключевой, и не столько философский, сколько практический. Если человеку удается состояться как собственнику своей квартиры, семьи, корпорации, региона или страны, это дает ему право надеяться на нечто большее. Состояться вообще как человеку.
СОБСТВЕННОСТЬ И СВОБОДА: ПЯТЬ ВОПРОСОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОВЕСТКИ ДНЯ[11]
После обличительных выступлений коллег мне достается роль доброго следователя. Постараюсь говорить бесстрастно о том, к чему невозможно отнестись беспристрастно.
Моя тема – собственность и свобода. В русском языке это слова однокоренные. Оба породнены далевским словом «свобство». А корень его восходит к санскритскому «свамитва», «самити», откуда берут начало русские слова «свой» и «сам» и вошедшее во многие языки swami – «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности, через преодоление междоусобиц, овладение свойствами, обретение самости он движется к освоению свободы.
В 1843 году молодой доктор философии Карл Маркс, в то время убежденный антикоммунист, пишет в статье «К еврейскому вопросу»: «Государство есть посредник между человеком и свободой человека. Как Христос есть посредник, на которого человек перекладывает всю свою божественность, всю свою религиозную ограниченность, так и государство есть посредник, в которого он вкладывает всю свою небожественность, всю свою человеческую свободу». Анализируя конституцию Франции 1793 года, он замечает, что в соответствии с ее принципами «практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность». «Человек не был поэтому освобожден от собственности, – он получил свободу собственности. Он не был освобожден от эгоизма промысла, – он получил свободу промысла».
Я к тому, что «власть» несопоставима со «свободой» напрямую. Власть – всего лишь один из институтов государства. А институты государства – только часть институтов собственности. Поэтому власть – внутренний, частный момент движения к свободе.
И второе уточнение. Годом, когда российская Пандора распечатала ящик перемен, явился не 85-й, а 83-й. Казалось, свобода с приходом Андропова была еще более ограничена. Но Андропов признал, пусть сквозь зубы, неизбежность предстоящей свободы, от которой некуда деваться, страшной свободы самоопределения.
1983 год стал для моих друзей и для меня началом похода сквозь этажи власти в поисках ядер контрэлиты, потенциальных носителей новой идентичности. Мы шли туда со своим вариантом ответа на вопрос «что делать?», основанным на институционализме раннего Маркса, на понимании собственности как отчуждения, человеческой деятельности как систематического, конструктивного усилия по его преодолению. Багаж этот, никем так и не востребованный, послужил материалом для сотен часов бесед с мыслителями из высшей номенклатуры и на закате перестройки был опубликован массовым тиражом в виде книги «После коммунизма». Как мы все теперь понимаем, проблема российского общества не в дефиците ответов на судьбоносные вопросы, а в отсутствии институтов, в рамках которых их было бы возможно ставить и решать. Мы – общество мыслителей-маргиналов, наш народ безмолвствует и бездействует институционально.
