Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Грегори Бернс
Когда-то детская амнезия считалась всеобъемлющей, то есть предполагалось, что собственных воспоминаний из этого раннего периода у человека не остается вообще, но, как показали работы психолога Робин Фивуш из Университета Эмори, это не совсем так. Фивуш продемонстрировала, что уже в два с половиной года дети помнят события шестимесячной давности{10}. Два года – это, видимо, тот рубеж, до которого воспоминания действительно ни у кого не откладываются в долговременную память{11}. Однако после 2 лет начинает включаться система гиппокампа, и события, вызывающие сильное эмоциональное возбуждение (например, чья-то смерть), могут сохраниться в памяти. К четырехлетнему возрасту эта система уже функционирует практически в полную силу и основной этап детской амнезии подходит к завершению.
Сейчас мы знаем, что детская амнезия заканчивается не в одночасье. Она скорее сходит на нет по мере того, как мозг обретает свою взрослую форму. В критический период нашего развития – примерно с четырехлетнего возраста до начала подросткового – воспоминания несколько оторваны от систем, участвующих в их воспроизведении. И в довершение всего взрослый мозг, извлекающий воспоминания этого периода, физически отличается от того мозга, который их кодировал. Можно сравнить это с просмотром на современном экране c разрешением 4К запись с видеокассеты. Из этого парадокса следует, что детским воспоминаниям, которые не будут время от времени обновляться, возможно, грозит та же участь, что и устаревшим цифровым носителям. (Ну-ка, у кого завалялись дома дискеты? А дисковод найдется?)
Однако есть парадокс еще более существенный – он возникает из-за того, что взрослое нынешнее «я» физически отличается от прошлого детского «я», которое и кодировало изначально эти воспоминания. Отличается настолько, что мы вполне резонно можем усомниться в тождественности этих прошлых «я» (особенно совсем давних) нашему нынешнему «я». И если они действительно совсем не одно и то же, чьи тогда у нас воспоминания? Каким образом при всех этих различиях наши представления о себе могут выткаться в связный нарратив?
В начале 2000-х психолог из новозеландского Университета Отаго Элейн Риз приступила к своему эпохальному исследованию происхождения автобиографических воспоминаний у детей{12}. Участниками проекта стали 50 малышей с матерями – эксперимент начинался, когда ребенку исполнялось 19 месяцев. Затем ученые приходили к участникам домой примерно каждые полгода, пока ребенку не исполнялось 5 лет, документируя изменения в языковых и когнитивных способностях, но основное внимание фокусируя на появляющихся у детей воспоминаниях. Достоверность воспоминаний подтверждали матери. Первые результаты исследования были ошеломляющими. Как выяснила Риз, в этом возрастном промежутке многие дети способны вспомнить, что с ними происходило до 3 лет, а кто-то даже до двух (правда, с точностью лишь 50 %), опровергая тем самым господствовавшее представление, что воспоминания о первых трех годах жизни не сохраняются ни у кого. После двухлетнего возраста более 75 % детских воспоминаний выглядели вполне точными, но дальше наступала заминка: к пяти с половиной годам какие-то из самых ранних воспоминаний уже успевали забыться.
Через несколько лет после завершения первого этапа исследования научная группа Риз вновь проверила детей (к тому времени им уже исполнилось двенадцать). Для начала подростков просили описать самое раннее свое воспоминание, а затем обращались к событиям, которые они обсуждали во время первого этапа. И снова оказалось, что самые ранние воспоминания приходятся на тот период, когда ребенку было около двух с половиной лет, – это существенно раньше того возраста, с которого помнит себя большинство взрослых. На основании этого Риз предположила, что у подростков процесс стирания самых ранних воспоминаний еще продолжается. Это значит, что детскую амнезию точнее было бы определять как протяженный процесс, а не однократное внезапное проявление. Однако глубина извлекаемых воспоминаний у подростков варьировалась. «Возраст самого раннего воспоминания коррелировал со степенью понимания подростком жизненных событий и с его знанием семейной истории», – пишет Риз{13}. Иными словами, память о детстве – и по объему, и по точности и количеству деталей – непосредственно связана с социальным развитием, то есть с умением рассказывать истории.
Мы все отчетливее убеждаемся, что для детства характерна неравномерность темпов развития разных частей нервной системы. И пока включаются системы памяти, остальной мозг продолжает меняться. Эти процессы созревания предполагают не только откладывание воспоминаний в хранилище. Чтобы встроить воспоминания в связный нарратив, что-то, наоборот, приходится из памяти удалять. На двусторонний процесс запоминания и забывания очень сильно влияют истории, которые ребенок слышит, а затем и сам начинает себе рассказывать.
Если развитие памяти ученые вниманием не обделяют, то не менее интересному направлению исследований – тому, как дети рассказывают истории, – посвящают свою научную карьеру считаные единицы. Как я уже упоминал, ощущение себя опирается не только на воспоминания, но и на те нарративы, которые мы выстраиваем, чтобы увязать эти воспоминания воедино.
В период от детства до окончания подросткового возраста память, воображение и забывание срастаются в стабильное по преимуществу ощущение себя. Психолог из колледжа Уильямса в Массачусетсе Сьюзан Энгель пишет: «Теми, кто мы есть, нас делает пережитое, но отчасти нас определяет и воображаемое»{14}. Работая с детьми, Энгель выделила пять стадий усложнения детского сторителлинга.
Сперва ребенок осознает наличие у себя расширенного «я». Как показало исследование памяти научной группой Риз, где-то в возрасте от 2 до 3 лет ребенок понимает, что у него есть прошлое и это прошлое можно описать. Ему становится ясно, что его воспоминания – то, что случилось с ним самим, и что он существовал в прошлом. Для взрослого это самоочевидно, однако в действительности, чтобы связать прошлое «я» с нынешним, требуется соответствующая когнитивная прошивка, позволяющая совершать мысленные путешествия во времени. Так мы начинаем выстраивать протяженное в пространстве и времени представление о себе, на которое во всем нашем животном царстве способен только человек[3].
Довольно скоро, примерно в три года, наступает вторая стадия. Уразумев свою протяженность во времени, ребенок принимается включать в это осознание одновременные события, происходящие с другими людьми из своего окружения, – главным образом с членами семьи. Выслушивая истории от родителей и других близких и рассказывая им свои, ребенок усваивает некую версию прошлого, основанную не только на пережитом лично, но и на знаниях, которыми с ним делятся. Как демонстрируют результаты исследования Риз, количество и плотность воспоминаний об этом периоде в жизни ребенка прямо зависят от того, насколько практикуется в его семье рассказывание историй.
На третьей стадии ребенок распространяет свое расширенное «я», уже включающее родных, на друзей и знакомых. В возрасте от 3 до 5 лет дети делятся друг с другом историями о происходившем как с ними самими, так и с другими людьми. Обмен воспоминаниями дает человеку
