Антоша, вставай - Михаил Михайлович Сердюков
— Ну, это получается тогда, что все люди потерянные…
— Все-то все. Только одни дверь в подвале открыть не могут, а другие с дверью на чердаке возятся.
— Значит, этих дверей много?
— Много, братец. Только когда человек рождается, он случайным образом оказывается у той двери, которую нужно открыть именно ему. Вот родился я у двери на чердаке, чуть поковырял отмычкой — и свобода, а другой в мокром подвале по колено в говне возится. Дверей много, Антон, но у каждого своя. И чем ближе дверь к подвалу, тем больше ты в заднице. А самые потерянные это те, кто даже не пытается дверь нащупать. Тут, в хостеле, пруд пруди таких. Они слепые, как новорожденные котята, выход не ищут.
— Я, получается, в подвале застрял?
— Если бы ты сидел в подвале, то вопросов таких не задавал. Видно, ослепили тебя силы нечистые и не видишь ты дверь свою.
— Старуха, — пробубнил я.
— Что за Старуха?
— Да мать моя, будь она неладна. Змея ослепила и от двери оттащила. Не дает мне проснуться.
— Старуха-то Старухой, а ты сам проснуться хочешь?
— Хочу!
— Но если хочешь, просыпайся, Антон, просыпайся!
— А как мне это сделать? Как проснуться-то?
— Вундеркинд ты, братец, Эйнштейн, не меньше. Вопросы правильные задаешь.
От слов Петровича мои ноги задергались. Сидеть на месте я больше не мог. Захотелось вскочить и бегать кругами, такой я испытал восторг от слов мужика.
— Чтобы проснуться, Антоша, нужно боль потерпеть. Прям нырнуть в нее с головой и потерпеть. Не проклинать ее, а отдаться ей. Представить, что ты задержал дыхание и купаешься в море своей боли, и тогда дверь откроется.
— Получается, выход из сна не дверь, а затычка в бассейне.
— Можно и так сказать. Ныряешь в боль и плаваешь там, пока воздуха хватает, а как воздух начнет закачиваться, надо еще потерпеть, и только потом выдергивай затычку. Как смоет твои невзгоды, так и останешься ты один в пустом бассейне. Этот бассейн и есть жизнь.
— Пустой бассейн?
— Просто пустой бассейн — да. Жизнь — это пустота, это "ничего”, братец. Вот познаешь это "ничего”, так и перестанешь таскаться меж двух миров. Поймешь, что мир состоит из пустоты и все, что ты о нем думаешь, происходит лишь в твоем котелке.
— Откуда ты все это знаешь?
— Так я уже давно пробудился.
— А что тогда делаешь в этой дыре?
— Да нет меня в этой дыре, Антоша, я это ты после того, как проснешься.
— Чертовщина какая-то, ты меня тут не дури, Петрович. Жутко становится.
— Жутко-то жутко. Реальность вообще то еще место, поэтому и спать так хочется, и просыпаться незачем. Во сне вон сколько всего интересного: телки, тачки, еда, а в реальности чего тебе надо? Смысл бы какой найти, а его нет. Нет ничего, Антоша, а если есть, то ошибаешься ты, страдание принесет тебе этот смысл. Отнимут у тебя его, и больно станет, а раз больно, то бассейн опять наполнится, а раз бассейн будет заполнен, то, значит, и не просыпался ты еще. Так, ворочался.
— Слишком витиевато ты выражаешься, — я притих.
— А как же тебе по-другому объяснить, что такое жизнь и что такое сон? Вот скажу, что все вокруг тебя сон — поверишь? Скажу ущипни себя — думаешь, проснешься? Не проснешься. И Вася Бриллиант, и вся его шайка-лейка будет спать в твоем сне. Все спят в твоем сне, потому что ты спишь.
— Это что получается, когда я сплю, я сплю во сне, и все, кого я вижу в нем, мне снятся?
— Ну, маэстро, на лету схватываешь. Орел. Ничего от тебя не утаить. Конечно, все это тебе снится, а как иначе? И тем, кого ты видишь, снишься ты. И видите вы один общий сон, а сон этот твой.
— Получается, Старуха, Юрий Борисович, Князь и даже Катюша, которая своровала мои кровные, видели меня в своем сне, а я их в своем, но сон мой?
— Ишь каков, светлая голова, новый Ницше, не меньше. Мозг у тебя острый, как зубы у акулы. Схватил, надкусил, пережевал, переварил.
Я расправил плечи.
— И что мне теперь делать?
— Как что? Что хочешь. Ты знаешь, как устроена реальность. Теперь тебе выбирать, просыпаться или спать до посинения.
— А что плохого, если я выберу дальше сны свои смотреть?
— Да ничего. Просто будешь топтаться, как осел вокруг колышка, вбитого в землю, и помрешь с ним рядышком. Ничего не увидишь, ничего не узнаешь, а главное — не почувствуешь.
— А что почувствовать-то можно?
— Ты девчонку жалил?
— Ну, не то чтобы жалил. Передергивала мне одна.
— Дергала, значит?
— Ага.
— Понравилось?
— Да, — мечтательно ответил я.
— Так вот, если проснешься, будет казаться, что все девки мира всю жизнь балду тебе и наяривают. А ты будто кончаешь не прекращая, то направо, то налево, а сам не кончаешь.
— Это как? Кончать — и не кончая!
— Да как я тебе объясню-то? Антон, это просыпаться надо.
— То есть если я проснусь, мне хорошо будет?
— Не то что хорошо — ВЕЛИКОЛЕПНО. Персонажи из твоего сна никак тебя трогать не будут от слова совсем. Ты их даже не заметишь, а они, если ты сам им попадешься на глаза, не тронут. Не поймут, а раз не поймут, то зачем им с тобой связываться? Ты им, значит, снишься, а они тебе нет. Будешь их видеть такими, какие они есть.
— А какие они?
— Слепые котята с отмычкой в виде боли в руках. Ищут они, значит, дверь в болоте собственных нечистот и боятся то ли проснуться, то ли так и умереть, не пробудившись. Вот такие они, братец, герои твоего сна.
— А если я проснусь, то один останусь? Это так получается?
— О-о-о-о, это ты не один останешься, а в контакте со всем миром. Это больше, чем обнимашки с одной девчонкой, это
