Все книги о монахе, который продал свой «феррари» - Робин С. Шарма
Мэри достала небольшой толстый конверт из кармана и положила его в центр стола. Но руку не убрала.
— Перед тем как вы откроете это, — сказала она, — можно ли мне увидеть другие талисманы?
Я так привык чувствовать мягкую замшу мешочка, висящего у меня на шее, его вес на груди, что удивился, насколько мне не хотелось снимать его. Но я вытянул его из-за ворота, снял с шеи ремешок. Открыв мешочек, я аккуратно высыпал талисманы на стол.
Мэри внимательно осмотрела весь этот небольшой набор.
— Должно быть, Джулиан о вас очень высокого мнения, и, должно быть, он вам очень доверяет, раз попросил выполнить такое задание.
— Даже не знаю, — ответил я. — Они очень близки с моей мамой. Но я его совсем не знаю.
— Но он, определенно, знает вас, — сказала Мэри и очень тепло мне улыбнулась.
Она потянулась к центру стола и взяла ухмыляющийся череп.
— Прими свои страхи, — сказала она.
Я кивнул.
Положив череп обратно на стол, она взяла журавлика.
— Доброта. — Она поставила журавлика перед собой, рядом с черепом. — Небольшие улучшения каждый день. — Мэри повертела крошечную пирамиду в руках.
Поставив ее на стол, она взяла кисточку. Так же, как сделал я, когда кисточка первый раз попала мне в руки, Мэри провела ею между пальцев.
— Любая работа может быть средством творческого самовыражения, — сказала она.
— Откуда вы все это знаете? — удивился я.
Мэри посмотрела на меня, слегка наклонив голову, как будто пытаясь что-то для себя решить.
— Эти талисманы, — сказала она, обведя их рукой, — они все существуют только в одном экземпляре. Но, в конце концов, они не больше, чем просто символы. Джулиан годами говорил о той мудрости, которую они в себе таят. А я его слушала.
Наконец Мэри взяла талисман с изображением солнца и луны.
— Ах, да! Живи своей подлинной жизнью. Этот очень хороший. Он невероятно важен, но лишь некоторые могут следовать его мудрости.
Положив талисман обратно на стол, она взглянула на меня.
— Могу я спросить у вас кое о чем, Джонатан? Кое о чем личном?
Я не был уверен, что смогу ответить «нет».
— Считаете ли вы, что честны сами с собой? Живете ли той жизнью, для которой вы были предназначены, — самой драгоценной для вашего настоящего «Я», ваших истинных ценностей и сокровенных желаний?
Я посмотрел в сторону, поднес чашку чая к губам и отпил немного. Мэри пристально смотрела на меня. Я не мог понять, что ее так заинтересовало во мне или в моем ответе на этот вопрос. Я выпил еще немного чая и поставил чашку на стол.
— Я… Я не знаю, — пробурчал я. — Я пытался разобраться в этом в течение моего путешествия.
— Я понимаю, — сказала Мэри. — Это сложный вопрос.
— То есть, наверное, мой ответ «нет», — предположил я. — Но я не уверен, что знаю, какой должна была бы быть моя подлинная жизнь. Я начал переосмысливать свою карьеру, но с остальной частью — сплошной туман.
Мэри кивнула:
— Раз уж я ввязываюсь в вашу жизнь, наверное, мне стоит рассказать вам немного о своей.
— Конечно, — ответил я. Что угодно, лишь бы больше не говорить о себе.
Мэри уже говорила, что она художница, однако она сказала, что ее история не о бунте и неповиновении. Она стала художницей вовсе не назло родителям, которые хотели, чтобы она была бухгалтером. Не шло речи и ни о каком прозрении посреди рабочего дня с девяти до пяти, о том, что ее истинной страстью является искусство. Она просто всегда знала, что хочет быть художницей, даже в детстве. Именно это делало ее счастливой. Рисование, живопись, лепка, скульптура — это все, чем она хотела заниматься.
— Как Пикассо, — сказал я, вспомнив, что говорил Луис о его детстве. Но ведь отец Пикассо тоже был художником. И именно он вдохновлял маленького Пикассо. Я спросил, были ли родители Мэри людьми искусства.
— Боже мой, что вы! Отец владел рыболовецким судном, а мама работала неполный рабочий день в продуктовом магазине, — сказала она. — Но мои родители — просто потрясающие люди. Они считали величайшим даром, что есть что-то, что мне так нравится делать. Так что они всегда хотели, чтобы я продолжала этим заниматься.
— И они не беспокоились о том, как вы будете зарабатывать себе на жизнь? — спросил я.
Мэри рассмеялась:
— Мой отец любил повторять: «Что ж, тебе придется непросто, но ты можешь попробовать зарабатывать меньше, чем мы с мамой!»
Ее семья, хоть никогда и не жила богато, всегда была счастливой. Перспектива быть голодным художником совсем не пугала Мэри. Она выиграла стипендию на изучение изобразительных искусств в университете в Галифаксе. После его окончания она переехала на Манхэттен. Там она работала официанткой и рисовала. Пробивалась в художественную элиту. Начала выставлять свои работы. В конце концов ей удалось оставить работу официанткой и посвятить творчеству все свое время. Она очень много трудилась, зарабатывая себе на жизнь рисованием и изготовлением гравюр, но в то же время она чувствовала себя очень удачливой.
— Я оказывалась в нужном месте в нужное время.
— Вы наверняка жили вашей подлинной жизнью и были честны сами с собой, — сказал я.
Перед тем как заговорить, Мэри пару секунд изучала свою кружку.
— Вот что интересно, я действительно думала, что так оно и есть. Все эти годы, на Манхэттене. Я была молодой, успешной. У меня было полно друзей и активная социальная жизнь. Это очень захватывало.
— Так что же было не так? Что в этом было плохого? — спросил я. Ей удалось меня заинтриговать.
— Многие не понимают, что за место в художественной элите часто приходится бороться. То есть за то, кто сможет выставляться в галереях, на кого будет направлено внимание критиков и вокруг кого будет весь шум. Постоянно происходят смены позиций, и все это на фоне очень жесткой конкуренции и внутренней борьбы.
Должно быть, я выглядел удивленным, потому что Мэри кивнула и сказала:
— Это действительно так.
Она рассказала, что другой молодой художник, чей стиль и подход был похож на ее собственный, приехал в Манхэттен из
