Путешествие героини. Женский путь к целостности - Морин Мердок
Материнский комплекс крайне важен для самоопределения и сексуальных ощущений женщины, и это не всегда связано с тем, какие отношения были у ее матери с собственным телом. По утверждению Хиллмана, влияние материнского комплекса на чувства не обязательно должно воспроизводить чувства реальной матери или быть противоположностью им. Материнский комплекс – это не моя мать, но это мой комплекс. Это то, как моя психика воспринимала мою мать[150].
Если психика женщины восприняла мать негативно или деструктивно, она отбрасывает позитивное женское начало, и вернуть его будет нелегко. Если отношение матери угрожает ее выживанию, она может отождествлять себя с мужским началом, ища в нем спасения. Многие женщины находили в своих отцах непосредственный, веселый, заботливый аспект женского начала.
Природа раскола матери и дочери также определяется тем, как женщина интегрирует в психику архетип матери, включая Мать-Землю и культурный взгляд на женское начало.
Наша коллективная психика боится силы Матери и делает все возможное, чтобы очернить и уничтожить ее. Мы принимаем ее заботу как должное. Мы используем материю (мать), издеваемся и доминируем над ней при каждом удобном случае. Каждая бочка нефти, вылитая в пролив Принца Уильяма, каждая тонна ядерных отходов, складируемых в пустыне Нью-Мексико, каждое дерево, погибающее от кислотных дождей, демонстрируют наше пренебрежение к ней.
Наши церкви веками скрывали женское лицо Бога, разрушая ее образ и узурпируя власть в пользу богов-мужчин. Как мы можем чувствовать связь с женским началом, когда культура делает все, чтобы заставить нас забыть о нем? Мы преклоняемся перед богами жадности, господства и невежества и насмехаемся над женскими образами заботы, равновесия и великодушия. Мы насилуем, грабим и разрушаем Землю, но ожидаем, что она будет давать нам дары бесконечно. Рана раскола между матерью и дочерью глубока, нужно немало усилий, чтобы ее залечить.
ПОИСКИ РЕАЛЬНОЙ МАТЕРИ
А может, боль от раскола возникает при рождении, когда дочь уже не одно целое с матерью и жаждет вернуться в безопасное убежище? Где-то в глубине души мы тоскуем по теплу околоплодных вод, мягко омывающих и покачивающих нас. Нам не хватает успокаивающего стука материнского сердца. Если разлука с матерью происходит слишком рано или связь теряется при рождении, женщина будет искать мать всю жизнь.
Роза-Эмили Ротенберг пишет об опыте ребенка, осиротевшего при рождении.
В самом раннем возрасте мать олицетворяет «я». Живая связь с ней, несущая в себе эту важную жизнетворную проекцию, имеет решающее значение для чувства безопасности и самоценности новорожденного. Мать также поддерживает нашу связь с землей. Когда этим фундаментальным отношениям наносится ущерб, эго [ребенка] преждевременно ограничивается собственными ресурсами. Тогда младенец испытывает чувство покинутости…[151]
Ощущение покинутости становится проблемой и для женщин, у которых есть родители. Физически, но не эмоционально. Жертвы домогательств родственников мужского пола и взрослые дети алкоголиков рассказывают о мучительной боли, вызванной тем, что их бросили матери, слишком загруженные делами или занятые собой, чтобы защитить их. Всю жизнь эти дети продолжают просить о внимании, одобрении и самоопределении, испытывая острую потребность в материнской заботе.
Если женщина осознает, что ее внутреннее женское начало ранено, а мать жива и доступна, она может попытаться залечить рану, обновив и преобразовав эти отношения. Она осознаёт свою раздробленность из-за отсутствия материнской ласки и старается наладить связь. В статье «Как папина дочь нашла свою мать» аналитический психолог Линда Шмидт пишет о том, как в зрелом возрасте установила отношения со своей матерью, Джейн Уилрайт.
Шмидт росла на ранчо почти без присмотра, как и ее мать в свое время. Дикая, как Артемида, она получала заботу разве что от ковбоев, ставших для нее образом «хорошего папочки». «Благодаря своему особому видению и целеустремленности мои родители занимались бизнесом в мире, который на самом деле не мог включать в себя традиционное воспитание детей. Для меня тогда главным ресурсом жизни была дикая природа (Великая Мать / Женское “Я”). Моя главная мать была архетипом, атмосферой, географией. При минимуме личной заботы матери реальной, из плоти и крови…»[152]
Для Шмидт «Ранчо Великой Матери» было прекрасной моделью для женского мира и обеспечивало ей прочную связь со своим инстинктивным и биологическим «я», но до зрелости у нее было мало связи с родной матерью. В то время она прочла оригинальную рукопись книги своей матери «Смерть женщины», историю отношений матери и дочери, основанную на взаимодействии Уилрайт с умирающей от рака пациенткой. Впервые Шмидт почувствовала, что ее мать – это Мать. Хотя в книге рассказывалось об отношениях ее матери с другой молодой женщиной, Шмидт смогла почувствовать ее способность проявлять «материнскую заботу, возможно, даже по отношению ко мне. И это чувство ознаменовало вторую половину моей жизни»[153].
Шмидт нашла общий язык с матерью, когда они вместе проводили время на ранчо, где обе выросли. Там у них сложились равные, сестринские отношения. Они обнаружили, что обе любят верховую езду и мир идей, прорабатывают отношения матери и дочери в своих статьях и презентациях. Теперь они делятся своим опытом исцеления с другими женщинами на семинарах.
Женщины, чьи матери умерли или просто отсутствовали, ищут их в сновидениях, в природе и своем творчестве. В книге «Персефона ищет свою мать» Патриция Флеминг пишет о собственной тоске по Матери. Она осиротела, когда в Уругвае ее мама умерла через 28 часов после родов. Первые пять лет она жила у бабушки, а затем, когда отец женился во второй раз, пережила мучительную разлуку с ней. Она искала мать в отношениях с мужем, дочерью, друзьями и коллегами, но лишь после того, как ее беременная дочь чуть не умерла, а нерожденный ребенок погиб, смогла исцелить внутреннее женское начало. Она горевала о матери, бабушке, о боли своей дочери и о нерожденном внуке.
Той весной, когда появились ирисы, я поняла, что хочу рисовать только их и ничего больше. Изображение этих глубоко женственных форм, казалось, удовлетворило какую-то мою потребность и навело мостик к глубинной женственности внутри меня. Из истории о Деметре вы, наверное, помните, что Зевс в конце концов сжалился над ней и ее слезами и послал Ирис «на золотых крыльях», по словам Гомера, в знак примирения. В мифе это был первый золотой мост, ведущий к матери – к Деметре – к земле – к обыденности[154].
Флеминг продолжила процесс исцеления, совершив паломничество в Грецию, которая казалась ей землей Матери. Там она посетила священные места, где поклонялись Артемиде, Исиде и Деметре. Впервые Флеминг познакомилась с Деметрой в небольшом музее в Тегее, где скульптура богини так напомнила ей о бабушке, что она сразу ощутила знакомое тепло. В Элевсине она сидела у священного колодца Деметры и была глубоко тронута потрясением и травмой, которые Деметра пережила в разлуке с Персефоной. Флеминг наконец ощутила, что ее страдания имеют какой-то смысл, и почувствовала искупление, осознав свое родство с Деметрой.
После этого случая сон помог Флеминг примириться с действительностью. Во сне она спросила свою умершую бабушку, где бы та хотела быть похороненной. Та ответила, что это ее выбор, но, если женщина решит забрать ее домой, они всегда будут вместе. Флеминг согласилась отвезти ее гроб домой и поставить его в своей гостиной. В этом сне она осознала, что впитала образ Матери/Бабушки. Она наконец обрела мать[155].
БОЖЕСТВЕННАЯ ОБЫДЕННОСТЬ
Женщины, пережившие глубокую травму в отношениях с матерью, часто ищут исцеления в простых вещах. У многих это принимает форму божественной обыденности: видеть священное в каждом заурядном действии, будь то мытье посуды, уборка туалета или прополка сада. Таким образом женщина получает поддержку и исцеление. Очень часто в этот период она отождествляет себя с Гестией и обретает внутреннюю Мудрую женщину.
В книге «Языческие медитации» Жинетт Пэрис пишет: «Гестия – центр Земли, дома и наш личный центр. Она не тронется с места, мы должны прийти к ней»
