Молитва Иванова - Орина Ивановна Картаева
Спасибо, мама, сглотнув кислую слюну, сказал Иванов. И добавил: но вряд ли я это твоим внукам буду рассказывать. А что такого, сынуль? Всякое в жизни бывает. Да, бывает, согласился Иванов и, попрощавшись с матерью, дал отбой.
Вот тебе и любовь. Нарочно не придумаешь. Главное, теперь отцу как-нибудь не брякнуть, когда нудеть начнет и попрекать Иванова холостячеством, что в курсе какой была большая и чистая любовь у его родителей.
Мать умерла двадцать лет назад, а отец до сих пор хранит ее видео и фото. Второй и третьей, и вообще никакой больше дамы сердца у отца не было. Он рассказывал всем, что так сильно любил мать Василия, что не мог даже смотреть на других дам. Но, судя по всему, это другие дамочки на него не смотрели.
Иванов вспомнил фото отца в молодости: высокий, сутулый, с длинными, почти до колен мосластыми граблями, кадыкастый, с тоскливым выражением лица. Красавчик. Странно, но у сестры Иванова, у Маргариты, все эти недостатки обернулись плюсами. Сестра тоже была высокой, но изящной, грациозной, с хорошей осанкой, как у балерины, с узким лицом и томными синими глазами, от которых парни обалдевали в первые же минуты. Вот кому повезло с внешностью, так это ей. А я — копия матери. Рыхловатый, невысокий, стыдно сказать, ботинки тридцать девятого размера, приходится покупать на два размера больше и в носы ботинок утяжелители запихивать. У женщин изящные маленькие ладони и ступни — высший класс, а у мужика это недостаток. Из-за ботинок с утяжелителями в носах походка у Иванова казалось странной, но он больше стеснялся маленьких ног, чем необычной походки. Что еще хорошего от матери досталось, так это ослепительно-белые зубы. Да, улыбка у меня красивая, говорят. Хоть это радует.
А, к черту. Что толку от белизны зубов, если они уже шататься начали. А мне ведь еще сорока нет…
Рабочий день закончился, и Иванов остался еще ненадолго в кабинете один. Ему нравилось затишье офиса, когда все сваливали по домам и можно было немного побыть в тишине, без болтовни, непрерывно зудящих телефонов, квакающей электронной почты, беготни в коридорах.
Дождавшись абсолютной тишины, он подошел к столу Зеллиса, постоял пару секунд, сомневаясь, потом резко открыл шкафчик и достал оттуда банку с арабикой. Банка была почти полная, и Иванов щедро сыпанул из нее кофе в свою кружку, заварил кипятком, заправил ложкой сахара с горкой и уселся обратно в свое кресло, закинув ноги на соседнее. Плевать, подумал он без раскаяния, не заметит. А если и заметит, ничего не скажет.
Не спеша выпил кофе, выключил комп, сдал кабинет под сигнализацию и поплелся на выход.
А на улице его ждал сюрприз — машины не было. Обалдело покрутив головой, Иванов заметил знак «Стоянка запрещена» и, длинно выругавшись, стал звонить в службу эвакуации. Так и есть — загребли. Теперь плати штраф, отпрашивайся у шефа, чтобы забрать тачку со штрафной стоянки, объясняй отцу, куда опять делись деньги, ври, выкручивайся, пытаясь купить на оставшиеся гроши любимые отцом колбаски и конфеты… Чтоб вас всех. Вот тебе и чудо. Провались оно все.
Вызвал такси. Пока ждал машину, стал накрапывать дождь, ледяной, с ветерком.
Сумерки обложили Иванова холодным компрессом, высасывая из тела тепло. Иванов заклацал зубами, морщась от боли в верхнем левом клыке, и, кутаясь в жиденький шарф, нервно позвонил таксисту. Услышав вялое «через минуту», ждал еще минут пятнадцать.
Усевшись в теплый салон, Иванов долго ежился, растирал окоченевшие руки, неодобрительно зыркал на толстого добродушного таксиста, медлительно выруливавшего на трассу. Пристегиваться не стал, назло водиле. Хотелось почему-то раздраконить этого мягкого губошлепа. Ишь, еле шевелится, не торопится. А ты стой и мерзни под дождем без зонта, пока он подъедет. На трассе Иванов закрыл глаза и задремал, как провалился.
Очнулся резко, от удара головой в лобовое стекло. Ах ты ж, мать-перемать, что такое?!
Оказалось, на трассе валялась мягкая игрушка, большая набивная кукла. Кто-то потерял, свалилась у кого-то с верхнего багажника, а автопилот принял ее за человека и резко затормозил. Таксист был пристегнут, а Иванов — нет, и заработал огромный желвак на лбу. А поделом тебе, пристегиваться надо было.
Чертыхаясь, растирая лоб руками, свирепо сопя в ответ на соболезнования таксиста, Иванов дождался, когда такси подрулит к дому. Вышел из машины, злобно хлопнув дверцей и пошел к подъезду, не оглядываясь. Даже если дверь перекосит, страховая компенсирует повреждение, от таксиста не убудет. Промокший под дождем костюм противно лип к телу, это раздражало. Заберусь сейчас в горячую ванну и плевать на расход воды, подумал Иванов с отчаянием. Могу я себя хоть иногда, хоть чем-то порадовать. Нет карьеры, нет молодости, нет семьи, нет перспектив, так хотя бы таз горячей воды для меня найдется, я вас спрашиваю? Я уже даже не прошу никаких чудес. Нет их и не будет во веки веков. Аминь.
…Господи, ну ведь должно же все-таки быть место чудесам в нашей жизни. Ну, хоть каким-то совпадениям хорошим, что ли. У других ведь случается иногда. В книгах там, в фильмах… Ты еще сказки на ночь почитай, с ядом сказал себе Иванов. Про Золушку. И кота в сапогах. Идиот.
Отец от ужина отказался. Видать, не дождавшись сына с работы вовремя, сам нашел в холодильнике что поесть. Ну и ладно.
Горячую ванну Иванов набирать не стал, разумеется, — дорого. Постоял пару минут под горячим душем, и будет с тебя, не барин.
В комнате отца бубнил телевизор, может, отец и спал, как всегда, под этот бубнеж, но Иванов не стал заходить и выключать телек. Пусть так. Облачившись после горячего душа в старенький махровый халат и натянув теплые носки, Иванов прошаркал в свою комнату и завалился в кровать.
Продать надо клетку, подумал он. Никогда я не куплю себе обезьянок, никогда. Не то что элитных, а даже простых, шерстяных. Не потяну. Корм, прививки, лицензия, налог, осмотры ветеринара каждые две недели, одежки, игрушки, и так далее. Не по Сеньке шапка. Тут отца и себя бы прокормить.
Читал где-то, что ученые, проводившие раскопки высоко в горах, сделали сенсационные выводы — лысые обезьянки, мол, когда-то были разумными,
