Антоша, вставай - Михаил Михайлович Сердюков
Я оторвал взгляд от окна и обернулся в ту сторону, куда показывал хозяин.
— У меня был огромный шкаф, как эта стена, а в нем стояли коробки из-под обуви, набитые под под завязку деньгами. Даже в самом большом супермаркете туалетной бумаги меньше, чем у меня тогда было налички. — Он опустил указательный палец и немного подался вперед. — Думаешь, о чем это все? — мужчина покачал головой. — Да, о том, что все вокруг меня фейк. Все эти шмотки, мебель, прислуга, — Юрий Борисович позвонил в колокольчик, и Джамила тут же выглянула из-за угла, на что мужчина вальяжно махнул ей рукой: не сейчас, мол, — все это не делаем меня счастливым. Это удобно? Да! А приносило ли это счастье? Нет. Счастье пряталось на самом пути к этому, это было завораживающее, интересное приключение. А результат? — Борисович выдохнул и обратно облокотился на диван. — Полное дерьмо, как и сама жизнь!
Мысленно прорываясь сквозь слова пьяненького мужика, я с трудом въезжал в смысл, который этот пьяный мужик вкладывал в свои речи. Его слова были несвязными, и каждое следующее предложение я воспринимал отдельно от предыдущего. Какой-то поток непонятных изречений, точно он говорит на китайском, а я отродясь не бывал в стране узкоглазых.
— И вот я сижу в этой крепости, в оковах своих обязательств и дрочу себе мозг. Параллельно пуская пыль в глаза одним, требуя выполнения задач от других и проводя оборонительные действия от третьих. Живу в суете, как дятел, а жизнь уходит на второй план. Само существование просирается, и я уже не вижу смысла во всем этом. Раньше он был. Юля. Любовь к ней. Мои достижения как дорогие подарки к ее ногам. Она восседала на троне, а я, как рыцарь в сверкающих доспехах, подносил ей все новые и новые дары. И это происходило в моей голове, — он ткнул себе по лбу. — Это меня вдохновляло. А в чем можно найти смысл сейчас? В трахующемся с мужиками сыне или шлюхе-жене? В производстве нового говна для тупорылых клиентов? В чем радость? — Юрий Борисович снова перевел внимание на окно, и я посмотрел в окно тоже. — У меня уже нет ни одной зацепки для радости, я испробовал все, что только можно, и теперь меня настигла страшная скука, — он отпил шампанского. — Я тебе в некотором смысле даже завидую. Ты способен испытать кайф от того, что для меня стало обыденностью. Ты трахнешься с какой-нибудь телкой и будешь потом еще дрочить от радости полгода или заработаешь премию пять тысяч и в соплях побежишь к матери хвастаться о достижениях. Ты можешь быть счастливым, потому что у тебя есть дефицит, а у меня его нет. У меня есть все, кроме дефицита, — он запрокинул ногу на ногу, — а если ты мне скажешь: "Так откажитесь от этого всего”, я отвечу: "Мне страшно!” Мне страшно отказаться от того, что я так долго стремился получить. И даже если Юля придет ко мне и признается в любви сквозь столько лет, я вышвырну ее за дверь, потому что не поверю, что она любит именно меня, а не мои бабки. Я уже никому не верю, вот такая история. Смекаешь?
***
После непрерывного потока слов Юрий Борисович замолк и о чем-то задумался. Его глаза задержались на какой-то лишь ему видимой точке за окном, и стало заметно, что он что-то расковыривает у себя в душе. Возможно, старые залежи ненужного мусора ударили ему в нос, и резкий запах собственных испражнений захватил внимание. Знаю я это по себе. Стоит начать копаться в переживаниях, так кроме этих переживаний ничего и не остается. В такие моменты дурное настроение вгрызается в голову как клещи и сосет кровь.
От образовавшийся паузы я заерзал на кресле. Мне стало интересно, сколько прошло времени с того момента, как я переступил порог.
За окном так же держался туман. В апартаментах было сумеречно. Мне уже хотелось скорей уйти отсюда, но не хватало храбрости сказать об этом. На краю сознания возникали мысли о чаевых, которые обещал Сергей Валерьевич. Моя улыбка была наготове. Я пока не мог ее натянуть, то и дело ловя себя на утренней картинке, как толкаю мать. И как я только мог так поступить? Вина душила меня. Голос матери внутри отчитывал, то и дело повторяя, что я ужасный сын. Ее слова, как назойливые мухи, кружили надо мной, и я не мог отогнать их. Переживания волнами сжимали все тело, а потом отпускали. Меня качало из стороны в сторону: то мне было жутко, то находила какая-то эйфория от освобождения. Мой пинок то выглядел как рывок к свободе, то накрывал меня бетонной плитой своенравия. У меня возникло желание передернуть, выпустить пар, и от этой идеи я еще активней засуетился, поправляя любимые часы на запястье.
— А ведь если бы Юля была со мной, навряд ли я добился всего этого! — вдруг очухался хозяин. — Вот не отшила бы она меня и согласилась стать моей женой, я так бы и остался в Елани. Оттолкнув меня от себя, она запустила сильнейшую мотивацию: я решил показать ей, кого она потеряла. Если бы она этого не сделала, я бы сейчас торчал с ней в какой-нибудь землянке. Мы бы развели кур, коров и вели натуральное хозяйство. По выходным я бы, как мой отец, выпивал с мужчинами и спорил о политике. У меня бы просто не было цели. Зачем она? И так все хорошо! Я бы просто жил с Юлей, а потом, через какое-то время, мне бы наверняка стало скучно и от этого. — Он задумался. — Может, счастье — штука недостижимая вовсе? И что бы я ни получил от жизни, все равно меня это приведет к печали? Какая-то чертовщина получается, — Юрий Борисович оставил фужер и, спустив ногу с ноги, крепко ступил на пол.
Все это было сложно для меня. Он рассуждал о таких вещах, которые никак не переваривались в моей кастрюле на плечах. Я стремился понять хозяина пентхауса. Мне тоже было интересно разобраться с понятием счастья. Я тоже мечтал обрести его, но то, что говорил Борисович, сплеталось в сложную паутину суждений. Одна часть меня вроде смекала суть, а другая страшно тупила и зависала, буксуя в идеях мужчины.
— Так что, как ни крути, что ни делай, всем будешь недоволен. Вечная гонка за побрякушками напоминает
