Анатомия мира. Как устранить причины конфликта - Институт Арбингера
Самый глубокий способ быть правым или неправым, – продолжил он, – это наш способ бытия по отношению к другим. Я могу быть прав на поверхности – в моем поведении или позиции, – но при этом совершенно неправ в глубине, в моем способе бытия. Например, я могу накричать на детей, объясняя, насколько важны домашние дела. Я буду совершенно прав – домашние дела действительно важны. Но как вы считаете – смогу ли я добиться от них желаемой помощи и сотрудничества, если в моем сердце война и я на них кричу?
Лу вспомнил о Кори и о том, как трудно было в последние два года сказать спокойно хоть слово сыну.
– Итак, Лу, – продолжил Юсуф, – даже если вы совершенно уверены в своей правоте в конфликте с другими, можете ли вы с уверенностью сказать, что ваш способ бытия тоже был правильным? Можете ли вы сказать, что, не соглашаясь с ними, видели в них людей, а не объекты, и, соответственно, в вашем сердце был мир, а не война?
Лу, так и не проронивший ни слова, слегка ссутулился. Он знал, что ответ на этот вопрос очевиден для всех присутствующих. В его сердце не только не было мира: оно часто буквально наслаждалось межличностной войной.
Эта мысль снова вызвала воспоминания.
Лу вырос в Афинах, штат Нью-Йорк, в живописном городке на реке Гудзон в 120 милях к северу от Манхэттена и в 30 милях к югу от Олбани. Его отец выращивал яблоки, и ему приходилось работать круглые сутки каждый день, чтобы обеспечить семье хотя бы скудное существование. Они жили в белом обшитом вагонкой фермерском домике времен Гражданской войны, стоявшем всего в пятидесяти ярдах от западного берега Гудзона. Площадь фермы была довольно скромной – десять акров, но это был самый красивый уголок в графстве Грин – полуостров, вдававшийся в реку. С верхнего этажа домика виднелись горы Катскилл, высившиеся над вершинами деревьев к западу. Место было настолько восхитительным, что отец Лу не мог заставить себя уехать, хотя вполне можно было бы найти ферму намного больше и доходнее.
Когда Лу был маленьким, в семье была всего одна машина – красный фермерский грузовик 1942 года с четырехфутовыми деревянными бортами. Грузовик грохотал и кашлял, словно девяностолетний курильщик. Лу вырос, искренне считая, что обочина – это вторая полоса дороги, потому что отцу почти постоянно приходилось съезжать чуть не на траву, чтобы пропустить другие машины.
Так что покупка новой машины стала для Гербертов настоящим событием. Лу тогда было шестнадцать лет, и ему не терпелось похвастаться новой машиной друзьям из города. На следующий день после того, как отец приехал на машине домой, Лу спросил, нельзя ли взять ее, чтобы съездить за покупками. Отец сразу понял, как взволнован сын, и легко согласился.
Лу выбежал на подъездную дорожку и завел мотор. Низкий гул двигателя взбудоражил его, и он нетерпеливо провел рукой по приборной панели. А потом вспомнил, что оставил кошелек дома, и убежал за ним. Когда он выбежал обратно, машина к его ужасу исчезла! Лу запаниковал, а потом ему в голову пришла чудовищная мысль: машина могла съехать по пологому склону прямо в Гудзон.
«Я что, забыл запарковать ее? – в ужасе вопило сознание Лу, пока он мчался по подъездной дорожке. – Я что, забыл поставить на ручник?»
Там, где подъездная дорожка поворачивала, он действительно увидел свежие следы шин, которые вели вниз к реке. Лу подбежал к обрыву и посмотрел вниз. Из реки, что текла в двадцати футах внизу, на него смотрели фары отцовской машины. Он окаменел, наблюдая, как машина медленно и неотвратимо уходит под воду.
В оцепенении Лу дошел до дома, думая, что он сейчас скажет отцу. Войдя, он увидел отца, сидевшего спиной к нему в любимом вольтеровском кресле и читавшего газету. На какое-то мгновение Лу подумал, что лучше всего будет тихо уйти или, может быть, вообще сбежать из дома.
– Еще что-то забыл? – спросил отец, не оборачиваясь.
– Нет, – ответил Лу, чувствуя себя загнанным в угол. Теперь уже сбежать не получится – отец знает, что он здесь. Прятаться некуда.
– Пап, – начал он срывающимся голосом. – Я… я…
Он не смог продолжить. Хватая ртом воздух, он отчаянно пытался набраться смелости, чтобы все же рассказать, что произошло.
– Пап, я… машина… – после каждого слова у него сдавливало грудь. – По-моему, я забыл поставить ее на ручной тормоз, – на одном дыхании выпалил он. – Пап, она в реке. Машина в реке! Прости! Прости, пожалуйста!
Он всхлипнул, не в силах больше сдерживаться.
То, что произошло дальше, настолько глубоко отпечаталось в памяти Лу, что он был уверен: даже если у него будет болезнь Альцгеймера или еще что-нибудь похожее, это воспоминание уйдет самым последним.
Он дрожал, ожидая ответа отца. Тот даже не повернулся к нему – лишь по-прежнему сидел, держа в руках раскрытую газету. Отец медленно протянул левую руку к верхнему углу правой страницы и перевернул ее. А потом сказал те самые слова, которые Лу поклялся никогда не забыть:
– Ну, значит, придется тебе ехать на грузовике.
Вспомнив эти слова сейчас, Лу снова был поражен. Отец не наказал его, не отчитал, вообще никак не показал, что разгневан. Просто ответил: «Ну, значит, придется тебе ехать на грузовике».
Только сейчас Лу понял, что сердце отца было преисполнено мира в отношении Лу, и это чувство было настолько сильным, что его не смогло нарушить даже такое сильнейшее потрясение, как внезапная потеря машины, на которую он долго копил тяжким трудом. Возможно, в этот момент отец понял, что Лу ни за что не утопит в реке другую машину. Или что именно сейчас долгие нотации никак не помогут – лишь причинят боль сыну, которому и без того уже больно.
Которому и без того уже больно. Лу поразила эта мысль. У него тоже был сын, которому больно, но он очень редко избегал возможности отчитать его. «В кого я превратился? – безмолвно спросил он себя. – Почему я так быстро начинаю войну?»
– Я видела его таким, Юсуф, – сказала Кэрол, и ее голос вырвал Лу из мира тревожных мыслей. – Я видела Лу, когда в его сердце был мир. Много раз.
Лу благодарно взглянул на нее; его рот слегка приоткрылся от неожиданности.
– Лу бывает нежным и заботливым – совсем не таким, каким вы по большей части видели его сегодня, – извиняющимся тоном добавила она. Через несколько мгновений она спросила: – Можно я расскажу вам историю?
– Пожалуйста, – кивнул Юсуф.
– Но сначала, – заговорила она, – я должна извиниться перед вами, Мигель. Я была недобра к вам, когда сказала, что Риа приходится делать все самой. Это было ужасно бесцеремонно и невежливо. Мне так жаль. Надеюсь, вы меня простите.
Мигель кашлянул.
– Ничего страшного, – улыбнулся он. – Я уже об этом забыл.
– Спасибо, – сказала Кэрол. – Мне так жаль.
Она обвела взглядом группу.
– Итак, история, – продолжила она. – Рассказывать ее будет нелегко. Я еще никогда никому ее не рассказывала, кроме Лу и еще одного человека, которого назову позже. Но мне кажется, что вам – всем вам – будет интересно и полезно ее услышать.
Я не один год скрывала от мужа и от всех остальных секрет. У меня была булимия. И я очень ее стыдилась. Я не хотела подвести Лу и боялась, что потеряю его или его любовь. Так что я ничего ему не говорила. А потом произошло кое-что, после чего я поняла, что убиваю себя – не только эмоционально и психологически, но и физически. Я долго страдала от сильнейшей усталости и наконец пошла с этими жалобами к врачу. Я сдала множество анализов, а потом врач без обиняков спросила меня: «У вас расстройство пищевого поведения?» Сначала я все отрицала. Но когда она показала мне результаты анализов и сказала, что мое тело разрушается и в опасности не только мое здоровье, но и сама жизнь, я наконец сломалась. Плача, я рассказала ей все.
Но это было еще не самое страшное. Я знала, что должна рассказать обо всем Лу, потому что проблема не ограничивалась только моей болезнью. Мне нужна была его помощь, да и вообще, даже если бы я в ней не нуждалась, скрывать от него и дальше то, что со мной происходило, было невозможно. Так что я призналась ему, до смерти боясь, что это станет началом конца нашего брака.
Но все было не так. По-моему, его задело то, что я столько времени
