Чарлз Уилэн - Голая экономика. Разоблачение унылой науки
Если вы считаете, что более совершенный и более дешевый телевизор не лучший показатель общественного прогресса (мнение, которое я признаю разумным), тогда вас, возможно, тронет тот факт, что в XX в. продолжительность жизни американцев возросла с 47 до 77 лет, младенческая смертность сократилась на 93 % и удалось искоренить или взять под контроль такие заболевания, как полиомиелит, туберкулез, брюшной тиф и коклюш [12].
В этом прогрессе огромная заслуга принадлежит нашей рыночной экономике. Есть такая старая, возникшая еще до «холодной войны» история о советском чиновнике, зашедшем в американскую аптеку. Ярко освещенные ряды прилавков заставлены тысячами лекарств от всех болезней — от несвежего дыхания до грибка стопы. «Весьма впечатляюще, — говорит чиновник. — Но как можно быть уверенным в том, что все эти лекарства есть в любой аптеке?» Анекдот интересен тем, что выдает полное непонимание того, как работает рыночная экономика. В отличие от Советского Союза в Америке нет центрального ведомства, которое указывало бы торговцам, какие закупать товары. Магазины продают продукты, которые пользуются спросом, а компании, в свою очередь, производят товары, которые желают закупить магазины. Советская экономика развалилась в значительной мере потому, что государственные бюрократы руководили всем, начиная от определения количества кусков мыла, которое должна выпустить какая-то фабрика в Иркутске, и кончая определением числа студентов, изучающих электротехнику в Москве. В конечном счете задача оказалась невыполнимой.
Разумеется, мы, привыкшие к рыночной экономике, столь же слабо понимаем коммунистическое централизованное планирование. Недавно я в составе делегации из Иллинойса посетил Кубу. Поскольку поездка была санкционирована правительством США, каждому члену делегации разрешалось ввезти в США кубинские товары, включая сигары, на сумму 100 долларов. Все мы, выросшие в эпоху магазинов, торгующих со скидками, выискивали наименьшие цены на сигары «Cohibas», стремясь наилучшим образом использовать разрешенный нам лимит покупок. После нескольких часов безрезультатных поисков мы раскрыли сущность коммунизма: цены на сигары повсюду были одинаковыми. Между магазинами нет конкуренции, поскольку не существует прибыли в привычном для нас смысле этого слова. Все магазины продавали сигары, как и все остальное, по цене, которую продиктовал Фидель. И каждый управляющий магазином получает от государства жалованье за торговлю сигарами, причем величина этого жалованья не зависит от того, сколько сигар продано.
Гэри Беккер, экономист из Чикагского университета, удостоенный Нобелевской премии в 1992 г., однажды, перефразируя Джорджа Бернарда Шоу, заметил, что «экономика — это искусство получения максимума от жизни». Экономика есть изучение того, как мы добиваемся этого максимума. Предложение всего, что заслуживает обладания (нефть, молоко кокосовых орехов, физическое совершенство, чистая вода, люди, способные починить поперхнувшиеся бумагой множительные аппараты, и т. д.), ограничено. Как распределить эти ограниченные ресурсы? Почему это у Билла Гейтса есть собственный реактивный самолет, а у вас нет? Возможно, вы ответите: «Потому что Гейтс богат». Но почему он богат? Почему он претендует на больший объем ограниченных мировых ресурсов, чем кто-либо другой? Одновременно возникает вопрос, каким образом возможно, чтобы в настолько богатой стране, как США, где Алексу Родригесу могут платить 250 млн дол. за игру в бейсбол, каждый пятый ребенок живет в бедности, а некоторые взрослые вынуждены рыться на помойках в поисках еды. Рядом с моим домом в Чикаго компания Three Dogs Bakery продает выпечку и пирожные только для собак. Богатые высококвалифицированные служащие платят 16 дол. за именинные торты для своих домашних животных. Между тем, по подсчетам Чикагской коалиции бездомных, на улицах города постоянно вынуждены ночевать 15 тыс. человек.
За пределами США примеры подобного неравенства становятся еще более разительными. Три четверти населения Республики Чад лишены доступа к чистой питьевой воде, не говоря уже о пирожных для домашних любимцев. По оценкам Всемирного банка, половина населения планеты существует менее чем на 2 дол. в день. Почему так происходит?
Экономика начинается с одной очень важной исходной посылки: люди действуют так, чтобы извлечь из своей деятельности максимально возможную выгоду. Пользуясь языком экономистов, эту мысль можно выразить следующим образом: люди стремятся максимизировать собственную пользу, а польза подобна счастью, только шире этого понятия. Я извлекаю пользу из прививки от брюшного тифа и из уплаты налогов. Хотя ни прививка, ни налоги не вызывают у меня особого восторга, они не дают мне умереть от тифа и оказаться в тюрьме, что в долгосрочной перспективе позволит мне жить лучше. Экономисты не слишком озабочены тем, что нам полезно; они попросту принимают как аксиому то, что у каждого человека свои предпочтения. Мне нравятся кофе, старинные дома, классические кинофильмы, собаки, катание на велосипеде и многое другое. Любой другой человек в мире имеет предпочтения, которые могут совпадать с моими, а могут и не совпадать.
Политики, в остальных вопросах мыслящие весьма изощренно, иногда пренебрегают этим внешне простым наблюдением — у разных людей разные предпочтения. Например, у богатых иные предпочтения, чем у бедных. Кроме того, наши личные предпочтения могут меняться с возрастом и с ростом (будем надеяться) наших доходов. Выражение «предмет роскоши» для экономистов имеет фактически технический смысл: это товар, который люди приобретают во все больших количествах по мере того, как становятся богаче. К таким товарам относятся спортивные машины и французские вина. Не так явно, но предметом роскоши является и озабоченность состоянием окружающей среды. Зажиточные американцы охотно платят за ее охрану больше денег, т. е. большую долю своих доходов, чем их менее состоятельные соотечественники. То же самое справедливо и применительно к разным странам: богатые государства выделяют на защиту окружающей среды большую долю своих ресурсов, чем бедные страны. Причина этого достаточно проста: мы проявляем большую заботу о судьбе бенгальских тигров потому, что можем себе это позволить. У нас есть жилье, работа, чистая вода и именинные пироги для наших собачек.
А вот и жгучий политический вопрос: справедливо ли то, что живущие благополучно и обеспеченно навязывают свои предпочтения людям, живущим в развивающихся странах? Экономисты доказывают, что это несправедливо, хотя мы постоянно делаем это. Когда я прочитал в «New York Times» о том, что крестьяне в Южной Америке вырубают девственные влажные леса и уничтожают редкие экосистемы, я пришел в такое удивление и негодование, что чуть не перевернул чашку с молочным кофе «Starbucks». Но я-то не южноамериканский крестьянин. Мои дети не голодают, и им не грозит смерть от малярии. Если бы они голодали и подвергались такой опасности и если бы вырубка участка, занятого уникальной экосистемой, дала мне возможность накормить семью и купить сетку от москитов, я бы наточил топор и начал рубить, нимало не думая о том, сколько бабочек или пятнистых ласок уничтожу. Сказанное не означает того, что в развивающихся странах охране окружающей среды не придают значения. Придают. Собственно говоря, есть много примеров деградации окружающей среды, которая в долгосрочной перспективе делает бедные страны еще беднее. И очевидно, что, будь развитые страны более щедрыми, бразильским крестьянам, возможно, не приходилось бы делать выбор между уничтожением влажных тропических лесов и приобретением сеток от москитов. В данном случае суть проблемы более чем очевидна: навязывать наши предпочтения людям, живущим совсем иной жизнью, — просто дурная, ложная экономика. Позднее, когда мы обратимся к рассмотрению проблем глобализации и всемирной торговли, этот момент станет особенно значимым.
