Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего
Короче говоря, за каких-то три поколения мир изменился до неузнаваемости. Крайне важно и то, что в это же время произошел заметный сдвиг в том, как западные страны воспринимали эти перемены. Возможно, стоит напомнить, что Адам Смит с прискорбием взирал на попытки купцов брать на себя роль королей и призывал дать независимость американским колониям. Презрение Смита к колониализму разделяли многие; так, Джеймс Милль - отец Джона Стюарта Милля - называл колонии "громадных размеров местом для отдыха богачей"[168], а в 1852 году сам Дизраэли заявил, что "эти несчастные колонии лишь жернова на нашей шее".
Но теперь все изменилось. Многие замечали, что Британия обзавелась империей в приступе рассеянности, но стоило империализму набрать обороты, как рассеянность уступила место предельной собранности. Витавшие в воздухе мысли лучше всех выразил лорд Роузбери, когда он назвал Британскую империю "крупнейшим в истории мира светским предприятием, несущим добро". А Марк Твен, присутствовавший на пышных торжествах по случаю юбилея королевы Виктории, где с гордостью демонстрировались английские колониальные достижения, записал: "О, да, именно об англичанах писалось в Библии: "Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю".
Большинство людей смотрели на гонку империй одобрительно. В Англии ее певцом стал Киплинг, а общее отношение выражала популярная в те годы песенка:
Не хотим воевать, но если станем,
Кораблей, моряков и денег - достанем!
Одобрение другого рода последовало со стороны тех, кто соглашался с сэром Чарльзом Кростуэйтом. Он утверждал, что истинная подоплека отношений Британии с Сиамом заключалась в вопросе, "кто получит право торговли с его населением и каким образом мы сможем выжать из них максимум, дабы открыть новые рынки для наших товаров и создать рабочие места для тех, кто сегодня у нас есть в изобилии, - наших мальчиков".
Разумеется, строительство империи приносило немалые выгоды самим строителям. Потогонные производства за рубежом были одной из важных причин улучшения положения английского рабочего класса, так обрадовавшего кризисный комитет. Колонии породили пролетариат среди пролетариата. Неудивительно, что империалистическая политика пользовалась поддержкой широких слоев населения.
Официальная экономика все это время держалась одной стороны, хладнокровно наблюдая за разрастанием империй и лишь изредка рассуждая о возможном влиянии новых приобретений на торговлю. Стоит ли говорить, что именно засевшие в подполье критики обратили внимание на новое историческое явление? А как же иначе: пристально всматриваясь в борьбу за мировое господство, они заметили нечто принципиально отличающееся от захватывающих политических баталий и прихотей сильных мира сего.
Направление движения капитализма изменялось, больше того - фундаментальные изменения происходили и с капитализмом как таковым. Наконец, их взору открылось самое страшное: в новом процессе неумного обогащения была заложена весьма важная тенденция. Расширение границ предвещало войну.
Безумец, впервые выдвинувший это обвинение, обладал хорошими манерами и, по его собственным словам, был продуктом "среднего слоя средних классов одного средних размеров городка в центральных графствах Англии"[169]. Джон Аткинсон Гобсон обладал крайне болезненным видом, постоянно беспокоился о своем здоровье, а вдобавок ко всему страдал от дефекта речи, из-за которого не мог толком читать лекции. Он родился в 1858 году и с ранних лет готовился к академической карьере в Оксфорде. Все дошедшие до нас детали его биографии (а их не так уж и много - этот стеснительный и скромный человек успешно избежал попадания в справочники "Кто есть кто") убедительно говорят о том, что юноша был создан для уединенного существования в престижном частном учебном заведении.
В дело вмешались два обстоятельства. Гобсон начал читать работы британского критика и эссеиста Джона Рёскина. Последний высмеивал одержимость буржуазной викторианской Англии деньгами и возвещал: "Богатство - это жизнь!" У Рёскина Гобсон перенял представление об экономике как науке о людях, а не бездушных кусках материи и тут же оставил оттачивание ортодоксальных доктрин и начал рассуждать о добродетелях мира, где добровольные ассоциации рабочих будут ценить человеческую личность куда выше, чем грубые охотники за зарплатой и прибылью. Гобсон настаивал, что его схема "была так же неопровержима, как построения Евклида".
Этот искатель Утопии вполне мог завоевать всеобщее уважение, ведь англичане любят эксцентриков. Но в мире экономики он стал изгоем, и виной тому было его инакомыслие и презрение к традиционным добродетелям. Как-то раз он оказался в компании Альберта Меммери - оригинального мыслителя,успешного предпринимателя и бесстрашного альпиниста в одном лице (судьба уготовила ему гибель на склоне горы Нанга Парбат в 1895 году). "Не стоит и говорить, - писал Гобсон, - что наше общение не касалось земных вещей. Помимо всего прочего, этот человек был покорителем высот интеллектуальных..."[170] Меммери пространно рассуждал о причинах тех периодических перепадов в торговле, что так досаждали предпринимателям уже в первой половине XVIII века, и пришел к определенному выводу. По словам Гобсона, "представители профессуры посчитали его доводы не более осмысленными, чем попытки доказать, что Земля плоская"[171]. А дело было в том, что, словно прислушиваясь к Мальтусу, Меммери считал главной причиной спадов излишние сбережения, иными словами - хроническую неспособность системы обеспечить достаточную покупательную способность, чтобы ее хватило на приобретение всех произведенных в экономике товаров.
Сначала Гобсон был настроен критично, но затем убедился в правоте друга. Вдвоем они написали "Физиологию промышленности", на страницах которой изложили свое еретическое суждение: сбережения являют собой прямую угрозу для процветания. Для официального мира это было уже чересчур. Разве все великие экономисты, начиная с Адама Смита, не учили нас, что сбережения - лишь одна сторона золотой монеты накопления? Обвинять сбережения в создании безработицы было не просто нелепо, Гобсон и Меммери атаковали один из столпов общественного порядка - расчетливость. Экономический мир был потрясен; Лондонский университет счел возможным обойтись без лекций мистера Гобсона, а одно благотворительное общество отозвало приглашение выступить там с речью.
Казалось бы, проблемами империализма тут и не пахнет. Но созревание идей - крайне непредсказуемый процесс. Опала побудила Гобсона перейти к социальной критике. Новоиспеченный критик обратил свое внимание на главную политическую проблему того времени - Африку.
