Эрик Райнерт - Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными
2. «Приведите в порядок право собственности»
Когда стало очевидно, что несмотря на утверждения стандартной теории, рынок не может выравнивать доходы людей, пришлось искать новые объяснения, причем такие, чтобы они не нарушали предпосылки стандартной экономической науки. При капитализме явно необходимы права собственности, а поскольку в бедных странах институт собственности был заметно менее развит, чем в богатых, главной причиной неразвитости была назначена нехватка имущественных прав. Иными словами, не капитализм был причиной бедности периферийных стран; просто бедные страны не были достаточно капиталистическими.
Итак, причиной бедности африканского племени Масаи и их натурального сельского хозяйства была объявлена нехватка прав собственности. Я бы все-таки сказал иначе: в племени нет прав собственности, потому что Масаи бедны и занимаются натуральным сельским хозяйством. Проблема скорее в их способе производства — натуральном хозяйстве, а не промышленном, чем в институциональном устройстве их сообщества в узком смысле слова. Институт, который подходит одной системе производства, может не подойти другой. Можно утверждать, что право последовательного пожизненного пользования, которое встречается в скотоводческих обществах[183], конкретно для этого способа производства подходит лучше, чем капиталистическое право собственности.
Попытка изолировать отдельные черты рыночной экономики, вместо того чтобы взглянуть на картину в целом, т. е. упражнение в решении проблем по одной, сбивает нас с толку, не проливая свет на проблему бедности. В Венецианской республике право собственности существовало еще 1000 лет назад. Первый кадастровый реестр появился в Венеции в период 1148–1156 годов. Производство венецианцев, в отличие от производства охотников и собирателей, принесло с собой необходимость урегулировать права собственности. Эти права собственности не создавали капитализм или экономическое развитие; это был институт, созданный определенной системой производства для удобства функционирования.
Эрнандо де Сото, перуанский экономист, прославился, призывая государство формально защищать право собственности. Безусловно, де Сото прав, утверждая, что бюрократическая волокита в бедных латиноамериканских странах препятствует развитию. Он прав и в том, что отсутствие у бедняков права собственности не дает им использовать свои дома в качестве обеспечения займа. Однако, как показали исследования, если дать бедным латиноамериканцам право собственности на их дома, многие из них эти дома продадут, чтобы купить на вырученные деньги продукты или лекарства. В этой новой ситуации они часто становятся жертвами мошенников. Право собственности при отсутствии экономического развития может сделать ситуацию хуже, чем она была до капитализма, когда благодаря отсутствию права собственности любой может построить себе дом на общей земле. Право собственности, необходимое в развитой экономике, в бедной стране может привести к появлению бездомных. Кроме того, оно создает больше препятствий для того, чтобы бедняки завели свой дом, чем докапиталистическое общество, к которому принадлежат городские мигранты.
3. «Приведите в порядок институты»
После того как было выделено особое значение права собственности, второй пункт Вашингтонского консенсуса был расширен: были включены другие институты[184]. Институциональная экономическая теория, определявшая развитие экономической науки в Америке с конца XVIII века до окончания Второй мировой войны, представляла оппозицию английской неоклассической традиции. Новая школа, появившаяся в период конца истории, была основана на неоклассической экономической теории, а институты были привлечены к ней для объяснения того, что не могла объяснить стандартная экономическая наука.
Термин «институты» крайне широкий: он включает человеческие соглашения — от нравственных норм и традиции праздновать Рождество или Рамадан до создания парламентов или конституций. Ха-Джун Чан и Питер Эванс дали такое определение: «Институты — это систематические паттерны общепринятых ожиданий, само собой разумеющихся предпосылок, принятых норм и привычек взаимодействия, которые оказывают заметное влияние на формирование мотивации и поведения групп взаимосвязанных общественных акторов. В современных обществах они, как правило, воплощаются в форме управляемых организаций, у которых есть формальные правила и право применять принудительные санкции, таких как правительство или фирмы»[185]. Как и право собственности, институты сами по себе, отдельно от структурных изменений, которые создают условия для их появления, не могут считаться источниками экономического развития.
Благодаря торговле с дальними странами, куда надо было отправлять караваны верблюдов или торговые суда, появился институт страхования. Племена охотников и собирателей вряд ли использовали бы страхование; чтобы понять развитие, необходимо по заслугам оценить рост знаний и производительности, который создают новые технологии и новые способы производства. Институциональные изменения, к которым приводят смены форм производства, важны, но вторичны. Институты, как и капитал, сами по себе не имеют ценности. Как и капитал, институты — это строительные леса, которые поддерживают производственную структуру страны в период роста.
В общественных науках понятие «институт» стали использовать очень рано. «Недостаточно задаться вопросом, был ли институт государства основан нашими предками. Скорее необходимо, чтобы мы поняли и объяснили, почему он был основан. Потому что познать какую-либо вещь мы можем, только поняв ее причину». Это методологическое утверждение взято из анализа Конституции Флоренции, написанного в 1413 году по запросу императора Святой Римской империи Сигизмунда. Автор анализа Леонардо Бруни (1369–1444) представляет школу, которая впоследствии получила название гражданского гуманизма — идеологию успешных городов-государств периода Возрождения[186].
Идея о том, что способ производства определяет институты, не нова. В 1620 году Фрэнсис Бэкон сформулировал точку зрения, которая превалировала в научном сообществе в течение двух следующих веков: есть огромная разница «между жизнью людей в каком-либо наиболее культурном краю Европы и в какой-нибудь наиболее дикой и варварской области Новой Индии… И это происходит не от почвы, не от климата, не от телосложения, а от наук» [курсив мой — Э.Р.][187]. Бэкон четко понимает причину и следствие: деятельность человека, т. е. его способ производства, определяет его институты. Торстейн Веблен, один из основателей старой институциональной школы, также подчеркивал, что ежедневная деятельность — это причина создания институтов, а не наоборот.
Именно потому, что институты и способ производства общества рождаются одновременно, институты невозможно изучать отдельно от технологической системы, которая создала в них потребность и породила их. Сегодня значимость одной стороны уравнения — институтов, взятых в изоляции в качестве инструментов создания развития, переоценивается, искажая наше понимание экономического и институционального развития.
В романе 1882 года «De lycksaligas» («Остров блаженных») шведский драматург Август Стриндберг пишет о зависимости между способом производства и экономическими институтами. В этом романе группа шведских каторжников XVIII века, среди которых два юных студента, оскорбивших короля, попадают в серию кораблекрушений по пути в отдаленную колонию, куда им не суждено доплыть. Под руководством студентов каторжники, теперь не подчиняющиеся властям, основывают собственное общество и обсуждают необходимость создания или упразднения институтов в их стране. Находясь на тропическом острове, они решают отказаться почти ото всех известных институтов. Кому нужно наследственное право, если можно расхаживать голышом и питаться плодами земли? Когда после второго кораблекрушения они оказываются на острове с более суровым климатом, то обнаруживают, что их новый образ жизни требует введения тех институтов, которые они уже успели упразднить за ненадобностью. Стриндберг подтверждает идею Бэкона: способ производства определяет институты, а не наоборот; нет смысла менять местами причину и следствие.
Утратив понимание процесса развития, которое приходит исключительно с пониманием роли производства, а не только обмена и торговли, неоклассические экономисты утратили и понимание связи между производством и институтами. Они забыли, что на протяжении многих веков общественные философы твердили, что развитие институтов зависит от видов деятельности, принятых в обществе[188]. Эта потеря нанесла значительный ущерб многим современным развивающимся странам. Я утверждаю, что проблема стран-неудачниц и причины их институциональных провалов не могут плодотворно обсуждаться в отрыве от экономической деятельности, которой занимаются эти страны.
