Сергей Гуриев - Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики
Но это дело отнюдь не безнадежное. В частном секторе возвращение выпускников ведущих бизнес-школ стало будничным явлением. В последние годы достигнуты первые успехи и в академическом секторе. В частности, постоянный профессорский состав Российской экономической школы (РЭШ) полностью формируется за счет молодых российских экономистов, вернувшихся после обучения или работы в западных университетах.
Как же РЭШ удается ежегодно нанимать два-три человека в год на международном рынке труда, конкурируя на равных с американскими и европейскими университетами? Потенциальных «возвращенцев» необходимо убедить, что их научная карьера сложится в России ничуть не хуже, чем в США. Для этого необходимы две составляющие. Во-первых, это, безусловно, ресурсы: высокая зарплата, разумная преподавательская нагрузка. Важна также научная инфраструктура – отличная библиотека, отдельный кабинет, быстрый доступ в Интернет, оборудование в естественных науках или базы данных в гуманитарных.
Однако только высокой зарплаты и хороших условий труда недостаточно. Необходимо, чтобы сложилась критическая масса научных кадров. Ученые возвращаются не в пустые коридоры родного института, а к коллегам, с которыми интересно вместе работать и обсуждать научные проблемы. В отсутствие научной среды молодой ученый рискует потерять свою конкурентоспособность, лишившись шансов сделать научную карьеру. В разных областях науки минимальный размер исследовательского коллектива, обеспечивающий институциональную устойчивость, должен насчитывать не менее 10–20 ученых.
Необходимость создания критической массы «возвращенцев» порождает замкнутый круг. Для того чтобы вернуть ученых завтра, нужно вернуть достаточное количество людей сегодня, а они, в свою очередь, приедут только в том случае, если кто-то уже приехал вчера, поэтому особенно важно сделать первый шаг (или, скорее, «большой скачок»). Опыт РЭШ показывает, что это возможно, но намного труднее, чем кажется на первый взгляд. Тем не менее шансы на успех есть. Например, РЭШ успела завоевать международный авторитет – и уже чувствуется: чем дальше, тем легче возвращать кадры. И хотя путь известен и свет в конце тоннеля вполне различим, очевидно, что первый этап в наборе этой самой критической массы требует огромных усилий и серьезных ресурсов.
Миф 44. Реформировать Российскую академию наук нереально – ее сотрудники не заинтересованы в переменах и сокращениях, а чиновники некомпетентны
По накалу страстей обсуждение реформы фундаментальной науки уступает, пожалуй, только дискуссиям о монетизации льгот. Точки зрения правительства и реформируемой академии категорически не совпадают, и, несмотря на временные перемирия, трудно ожидать успешного и окончательного разрешения спора. Главный источник конфликта состоит в том, что стороны говорят на разных языках. Правительство рассматривает РАН как эдакий Газпром с мозгами и недвижимостью вместо месторождений и газопроводов. То есть как госкорпорацию, которую необходимо вернуть под контроль собственника, реструктурировать, повысив ее прозрачность и эффективность. Академия считает себя уникальным объектом национального достояния, отличительным атрибутом Великой державы и хранителем традиций; а свою продукцию – настолько уникальной, что управление РАН нельзя доверить никому, кроме ученых.
Интересно, что обе стороны все же приходят к согласию сразу по нескольким ключевым пунктам: фундаментальные исследования нужно финансировать из госбюджета, а поскольку хорошие исследования должны оплачиваться высоко, на всех денег не хватит. Действительно, при самых оптимистичных сценариях развития российской экономики бюджет РАН в сопоставимых ценах будет в несколько раз меньше дореформенного уровня. В то же время зарплаты ученых на Западе не стоят на месте, а растут на 4 % в год в долларовом выражении – именно такие темпы роста закладывают в свои бюджеты финансисты американских университетов, чтобы удержать собственные кадры. Даже если абсолютно необходимая и неизбежная интеграция исследовательских институтов с образовательными увенчается успехом, преодолеть убийственное финансовое отставание от зарубежных коллег в обозримом будущем нам не удастся. И правительство, и руководство академии понимают: ученые, особенно молодые, очень мобильны, поэтому для поддержания международного уровня необходимо сократить фронт работ и сконцентрировать ресурсы на оставшихся направлениях.
Главный вопрос в том, кто должен проводить сокращения. Чиновники в принципе не могут отличить хорошие и перспективные исследования от плохих. В то же время очевидны проблемы и самореформирования академии. Во-первых, трудно преодолеть корпоративную солидарность. Эта проблема не является специфичной для научных организаций. Корпорация, управляемая сотрудниками, не может эффективно решить эти задачи. Во-вторых, даже для заданного уровня сокращения трудно определить, кого именно следует сокращать. На уровне руководства академии необходимо оценивать относительные успехи различных наук. Например, математики должны будут решать, насколько российские философы более конкурентоспособны в мировой науке, чем физиологи. На уровне отделений академии возникнут серьезные конфликты интересов между друзьями и соперниками в руководстве отделений.
Как же такие проблемы решаются в других странах? Оказывается, их опыт вряд ли может быть нам полезен. В большинстве стран, включая научную сверхдержаву США, наука развивалась децентрализованно и в каждой дисциплине возникло несколько конкурирующих центров. Как и в других отраслях экономики, конкуренция позволяет генерировать информацию о сравнительном уровне качества. То же самое происходит и в Европе. Хотя во многих европейских странах структура науки напоминает советскую – в каждой отрасли исследований создан один суперинститут, – конкуренция все же возникла на уровне объединенной Европы. Этому способствовал и тот факт, что значительная часть исследовательского бюджета распределяется через структуры Евросоюза. Впрочем, конкуренция все же была и остается ограниченной, что, по-видимому, и предопределило отставание Европы от США.
И все-таки выход есть. За последние 15 лет в известных западных университетах и исследовательских центрах возникла огромная диаспора российских профессоров. Многие из них заинтересованы в сотрудничестве с Россией, но в нынешних политических условиях рассчитывать на их возвращение, наверное, наивно. Однако их участие в управлении подразделениями академии – например, в качестве членов советов – вполне возможно. На стороне представителей российской научной диаспоры – международная репутация, неоспоримая квалификация и отсутствие конфликта интересов. Как это ни парадоксально звучит, но, чтобы остановить утечку мозгов, нужно спросить совета у предыдущих поколений уехавших ученых.
