Василий Галин - Тупик либерализма. Как начинаются войны
Тем не менее Шлейхер настаивал на том, чтобы «облегчить кризисное положение в экономике путем расширения торговли с СССР»{781}. Кроме этого канцлер поддерживал необходимость государственного регулирования экономики.
В основу плана Шлейхера по борьбе с безработицей легли предложения «Союза земельных общин». Для его непосредственного исполнения Гинденбург чрезвычайным законом назначил имперским комиссаром по трудоустройству Г. Гереке. Последний, обосновывая свой план, утверждал: «Даже самая совершенная система финансового обеспечения безработных не решила бы проблему в целом, лишь широкая программа по трудоустройству могла привести к выходу из тупика. При этом задача заключалась в том, чтобы по возможности целиком занять безработных так, как это означало бы обеспечение им полной зарплаты. Повысив покупательную способность, можно было добиться оживления экономики и увеличения налогопоступлений»{782}. «План Гереке», по сути, предвосхищал все те меры, которые позже в США предпринял Ф. Рузвельт[100].
План предусматривал организацию важных для народного хозяйства инфраструктурных общественных работ (постройку дамб, осушительные и мелиоративные работы, улучшение коммуникаций с сельскими районами путем строительство скоростных автомагистралей, мостов, энергетических предприятий и т.д.). Осуществление работ должно вестись под единым руководством в соответствии с планом, с привлечением частного капитала, для обеспечения дальнейшего подъема экономики. Финансирование работ должно обеспечиваться за счет ограниченных, беспроцентных кредитов, на основе приоритетов государства и т.д.{783}. План также включал создание крестьянских и ремесленных поселений вблизи крупных городов, улучшение квартирных условий для наиболее нуждающихся и т.п. Кроме этого, как и у Брюнинга, план предусматривал переселение части безработных на земли разорившихся восточнопрусских юнкеров.
Президент Рейхсбанка Лютер высказался против «плана Гереке», поскольку, по его мнению, он ведет к усилению инфляции{784}. Против канцлера выступили и юнкера, которым он г угрожал отчуждением помещичьих земель. Против «плана Гереке» резко выступили Ф. Папен, К. Сименс, Бош, К. Дуйсберг, Имперский союз промышленности, Имперский земельный союз, Имперский банк в лице Шахта. Газета крупных промышленников «Виртшафтсполитише нахрихтен» заявила, что этот «социалистический эксперимент» причинит большой вред экономике{785}. Папен, в свою очередь, утверждал, что программа трудоустройства Гереке «находится в полном противоречии с нашими прежними убеждениями о необходимости развертывания свободного рыночного хозяйства»{786}.
Шлейхер связывал противодействие большого бизнеса своим реформам с тем, что «крупные предприятия хотят пользоваться всеми выгодами частнособственнического хозяйства, а все убытки, прежде всего риск, перекладывать на государство»{787}. Предприниматели ответили на социальные реформы Шлейхера новым сокращением зарплат и производства, увеличением количества безработных, преднамеренно идя на обострение кризиса. Торглер, представитель нацистской партии в рейхстаге, оказался прав, когда «саркастически заметил… что планы (Гереке) неосуществимы. Этого никогда не допустят представители крупной промышленности»{788}.
Единственная политическая партия, на чью поддержку мог рассчитывать Шлейхер, — СДПГ, вопреки требованию профсоюзов, отвергла предложение о сотрудничестве. Социал-демократы, посчитали «эксперимент» Гереке чересчур социалистическим{789}.
Кроме преодоления экономического кризиса, перед Шлейхером стояла не менее актуальная задача — нейтрализация фашистской партии. В этих целях Шлейхер попытался расколоть НСДПГ, для чего предложил Штрассеру пост вице-канцлера и министра президента Пруссии[101]. Последний действительно вышел из партии. По свидетельству Геббельса, Гитлер был в отчаянии: «Если партия расколется, я застрелюсь в три минуты»{790}. Но Гитлеру удалось восстановить дисциплину. Папен по этому поводу замечал: «Мне кажется, что все ходившие тогда слухи о слабости партии были сильно преувеличены»{791}.
Свою роль в поражении Шлейхера сыграло и правительство, выступившее против канцлера. Правительство, доставшееся ему в наследство от Папена, «недовольство отставкой Папена в кругах имперской промышленности было настолько велико, что Шлейхер вынужден был пойти на значительные уступки… он примирился, что большинство министров Папена осталось на своих местах»[102]. Это, по мнению Гереке, обрекало на неудачу всю концепцию «укрощения» фашизма Шлейхера{792}. Поражение Шлейхера приводило последнего к той же мысли, что ранее Папена и Брюнинга, — невозможности сформировать кабинет парламентского большинства, «если только не назначить канцлером Гитлера, единственной альтернативой является объявление чрезвычайного положения и роспуск рейхстага»{793}.
Гинденбург отказал Шлейхеру, как и месяцем раньше Папену. «С тех пор положение продолжало ухудшаться на протяжении семи недель… Если гражданская война была вероятна тогда, то она стала еще более вероятна теперь, а армия еще менее способна справиться с ее развитием…» — замечал Папен{794}. Геббельс оказался прав когда пророчествовал в своем дневнике: «Шлеихера назначили канцлером. Долго он не протянет»{795}. Шлейхер продержался у власти меньше двух месяцев — 29 января 1933 г. Гинденбург отправил его в отставку. В тот день сто тысяч рабочих собрались в центре Берлина, протестуя против назначения Гитлера{796}.
Но на следующий день 30 января Гинденбург назначил Гитлера канцлером. Германии. «Никогда широкие народные массы не приветствовали и не встречали таким ликованием ни одно правительство Веймарской эпохи… — отмечал Нольте. — В Берлин по улицам стекались гигантские колонны, не нуждаясь в полицейской защите, и окруженные симпатией наблюдателей, в военной форме и военном строю, они проходили через Брандербургские ворота мимо резиденции рейхспрезидента и нового рейхсканцлера»{797}.
Гитлер стал последней надеждой Германии. Генерал фон Фрич, Главком сухопутных войск, отправленный Гитлером в отставку, тем не менее говорил: «Этот человек судьба Германии, как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя». Гитлер не сомневался в своей исключительности, несколько лет спустя он заявлял: «В сущности, все покоится на мне; все зависит от моего существования. Вероятно, никто и никогда не будет в такой степени, как я, пользоваться доверием германского народа. Вероятно, никогда в будущем не будет такого человека, располагающего такой властью, как я. Вот почему мое существование является политическим фактором наибольшего значения… я — незаменим. Ни военный, ни штатский не могут меня заменить. Я знаю свои способности и свою силу воли… Судьба рейха зависит от меня и только от меня»{798}.
Гитлер, по воспоминаниям современников, производил магнетическое впечатление: «Мощь его личности трудно поддается описанию, — вспоминал Папен, — В его манерах и внешности отсутствовали даже намеки на доминирующий характер или гениальность, но он обладал колоссальной силой внушения и исключительной способностью подчинять своей воле не только отдельных людей, но, что самое главное, большие массы народа. Он умел подавить и убедить в своей правоте всякого, кто находился с ним в постоянном контакте. Даже люди, взгляды которых радикально отличались от его собственных, начинали верить по крайней мере в его искренность»{799}.
А. Шпеер, излагая причины своего вступления в НСДАП, писал: «Я вовсе не выбрал НСДАП, я перешел к Гитлеру, чей образ при первой же встрече произвел на меня сильнейшее впечатление, которое с тех пор уже не ослабевало. Сила убеждения, своеобразная магия отнюдь не благозвучного голоса, чужеродность, пожалуй, банальных манер, колдовская простота, с которой подходил к сложности наших проблем, — все это сбивало меня с толку и в то же время завораживало»{800}. Шпеер заострял внимание на прагматизме Гитлера: «…было бы ошибкой отыскивать у Гитлера идеологически обоснованный архитектурный стиль. Это не соответствовало бы его прагматическому мышлению»{801}. Геббельс от восхищения Гитлером просто не находил слов: «Ему невозможно возразить. Это бьет в самую точку. Он гений. Очевидно: он творящее орудие божественной судьбы. Я потрясен им…»{802}.
Слова Папена, Шпеера, Геббельса можно расценить, как предвзятые, но вот уже группа англиканских священников выражает «безграничное восхищение моральной и этической стороной национал-социалистической программы…». Английский журналист В. Бартлет, описывая свое интервью с Гитлером, буквально воспел «его огромные карие глаза — такие большие и такие карие, что поневоле становишься лиричным». И это при том, что у Гитлера были голубые глаза{803}. У. Черчилль с симпатией писал о том, как энергично и настойчиво Гитлер вел борьбу за власть в Германии, обнаружив в этой борьбе «патриотическое рвение и любовь к своей стране»{804}. 19 мая 1933 г. ведущий политический обозреватель своего времени У. Липпман, прослушав по радио выступление Гитлера, охарактеризовал его, как «подлинно государственное обращение», дающее «убедительные доказательства доброй воли» Германии. «Мы снова услышали, сквозь туман и грохот, истинный голос подлинно цивилизованного народа. Я не только хотел бы верить в это, но, как мне представляется, все исторические свидетельства заставляют верить в это»{805}.
