Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего
Это был прямой удар по последователям Рикардо, превратившим его объективные открытия в смирительную рубашку, связывавшую общество. Сказанное Миллем нельзя истолковать двояко. "Естественный" результат действий общества - низкая оплата труда, одинаковые прибыли и растущие ренты? Пусть так. Если такой "естественный" итог не устраивает само общество, достаточно лишь внести изменения в собственные действия. Общество может облагать налогом и субсидировать, оно способно отбирать у одних и перераспределять отобранное в пользу других. В результате все богатство может как оказаться в руках короля, так и пойти на благотворительность в гигантских масштабах. Общество может уделять должное внимание системе стимулов или - на свой страх и риск - игнорировать ее. Но в любом случае не имеет смысла вести речь о "правильном" распределении - по крайней мере, экономисты не могут на него указать. При дележе общественного экономического пирога все ссылки на "законы" были обречены: в реальности существовали лишь люди, распределявшие результаты своего труда так, как им хотелось.
На самом деле открытие было не настолько великим, как того хотелось бы самому Миллю. Как довольно скоро заметили более консервативные экономисты, стоит человеку вмешаться в процесс распределения, как он автоматически нарушит и производственный процесс: стопроцентный налог на прибыли, несомненно, окажет сильнейшее влияние на количество произведенного, а не только на то, кому оно достанется. Да и, как позже отметит Маркс, пусть и исходя из своих принципов, производство и распределение невозможно разграничить так четко, как это сделал Милль. В отдельных обществах процесс оплаты не существует в отрыве от производственного процесса; так, в феодальных обществах нет "заработных плат", а в обществах капиталистических отсутствует дань.
На Милля обрушились критики справа и слева, утверждавшие, что общество может изменять структуру распределения лишь до некоторой степени - гораздо меньшей, чем подразумевал Милль. И все же сбрасывать со счетов открытие Милля было бы так же неправильно, как и преувеличивать его важность. Само существование пределов перераспределения означает, что у нас есть пространство для маневра и капитализм подвластен реформированию. Действительно, "новый курс" Рузвельта и особая форма капитализма, утвердившаяся в странах Скандинавии, являются живым примером того, как общество в соответствии с идеями Милля изменяет "естественные" для него процессы под влиянием собственных моральных ценностей. Да, изменения были довольно незначительны, но трудно отрицать, что теории экономиста прошли для общества бесследно.
Вне всяких сомнений, для современников идеи Милля стали глотком свежего воздуха. Моральная чистота его воззрений была тем более примечательна в эпоху господства самодовольства и лицемерия. К примеру, описав на страницах своих "Основ..." различия между Производством и Распределением, он перешел к обсуждению модных тогда "коммунистических" проектов, предложенных рядом реформаторов-утопистов, - но, стоит отметить, не Марк-сова коммунизма, о чьем существовании Милль и не подозревал.
Милль по очереди рассмотрел претензии, выдвинутые против подобных "коммунистических" проектов, и нашел их хотя бы отчасти справедливыми. Его вердикт по этому вопросу содержался в абзаце, который иначе как поразительным и не назовешь:
Если... нам предстоит совершить выбор между Коммунизмом с его возможностями и нынешним положением вещей с его страданием и несправедливостью, если институт частной собственности неизбежно несет в себе распределение продукта труда практически в обратной пропорции относительно самого труда - наибольшую часть тем, кто вообще никогда не работал, часть поменьше тем, кто практически не работал, и так далее, причем вознаграждение убывает по мере того, как труд становится все более тяжким и менее удовлетворительным, в результате чего самый утомительный ручной труд не может гарантировать получения даже необходимых для выживания благ; так вот, если мы выбираем между этим порядком и Коммунизмом, то все недостатки последнего, более крупные и поменьше, обращаются в пыль[108].
Но, поспешил добавить Милль, выбор перед нами стоит несколько иной. Он предполагал, что принцип частной собственности еще не успел как следует проявить себя. Господствующие в Европе законы и институты до сих пор отражают жестокие нравы феодального прошлого, а не дух реформ, и осуществить реформы можно, лишь применяя те самые принципы, о которых он и писал.
Таким образом, Милль остановился в шаге от защиты революционных преобразований по двум причинам. Во-первых, в грубостях и невзгодах повседневной жизни он видел необходимый выход для людской энергии.
Должен признаться, что я не симпатизирую тем, кто считает, будто борьба за существование является естественным состоянием человеческого рода, будто давка, толкотня, работа локтями и хождение по головам - на чем основан нынешний общественный порядок - делают его лучшим из всех возможных или по крайней мере являются неотъемлемой частью этой фазы промышленного развития[109].
Но, презирая стяжательство, Милль видел и его пользу:
Несомненно, человеческая энергия должна найти свое применение в борьбе за богатство, как раньше в военных противостояниях, - до тех пор, пока лучшие умы не обучат остальных тому, что знают, - в противном случае людские навыки заржавеют и потеряют свою ценность. Если умы недостаточно изящны, им не нужны изящные побуждения к действию[110].
Была и вторая, пожалуй, более убедительная причина. Взвешивая все за и против касательно идеального общества коммунизма, Милль столкнулся с трудностью и написал о ней так:
Вопрос в том, сохранится ли простор для индивидуальности и характера; не станет ли общественное мнение тяжелым ярмом на шее необычных людей; не приведет ли полная зависимость каждого члена общества от всех остальных, вкупе с наблюдением всех за каждым в отдельности, к измельчанию, вырождению всех мыслей, чувств и действий в однородную массу... Ни одно общество, где эксцентричность является достаточной причиной для упреков, не может считаться здоровым[111].
Это говорит уже "политическая" часть Милля, впоследствии - автора трактата "О свободе" - может быть, величайшего из его произведений. Но нас интересует прежде всего Милль-экономист. Его "Основы..." были несравненно больше, чем очередное исследование возможностей реформы общества. На их страницах содержалась грандиозных размеров модель, предрекавшая капитализму определенную траекторию развития, - в этом Милль повторял тех же Смита и Рикардо. Но вот конечная точка этой траектории заметно отличалась от всех предыдущих прогнозов. Как мы видели, Милль верил прежде всего в возможность изменения общественного поведения. Следовательно, он отказался принимать как данность тот факт, что склонность людей к продолжению рода практически лишает рабочий класс шансов на заметное улучшение качества жизни. По Рикардо, именно этот механизм обрекал нас на вечно жалкое существование. Сам Милль считал, что достаточно дать низшим классам элементарное представление о подстерегающей их мальтузианской угрозе, и они добровольно ограничат свою численность.
