Мартин Гилман - Дефолт, которого могло не быть
Так вели себя портфельные инвесторы. Но было и довольно многочисленное сообщество иностранных, в первую очередь европейских, компаний, которые осуществляли в России прямые инвестиции, покупали производства или создавали внутри страны свои дочерние фирмы и вкладывались в оборудование и товарные запасы. Присутствовали они и в нефтяном секторе. Так что потенциал российского рынка все-таки признавался, но и у «прямых» инвесторов убавляли пыл и упомянутое непостоянство настроений на рынках, и запутанные устаревшие законы, и чрезмерное (до недавнего времени) налоговое бремя, на которое к тому же накладывался произвол налоговиков [80] .
А ведь при всем этом реальные потребности в финансировании реформ российского масштаба были колоссальными. И если не забывать, что зависело от их успеха, то остается только поражаться, насколько мало остальной мир заботился об оказании помощи [81] . О том, как финансировать реформы в России, тогда было много споров. Некоторые выступали в пользу своего рода «плана Маршалла». Другие, напротив, считали, что сколько ни выделяй денег западных налогоплательщиков, они все равно будут потрачены впустую. Не надо упускать из виду и то, что незадолго до краха советского режима СССР получил от западных правительств, банков и иных кредиторов порядка 40 млрд долларов в виде займов. После развала Советского Союза эти долги превратились в тяжелое бремя для экономики, существовала настоятельная потребность их реструктурировать, но все официальные западные кредиторы категорически отказывались обсуждать этот вопрос до тех пор, пока они не были официально признаны новой властью. К тому же большинству кредиторов их правила просто-напросто запрещали выдавать новые кредиты, пока не урегулированы предыдущие ссуды. Как подчеркивал Лэйард, Запад засылал в Россию «агентов»-коллекторов [82] . В этой ситуации российское правительство какое-то время безуспешно пыталось поделить долги СССР со всеми бывшими советскими республиками, но в сентябре 1992 года было вынуждено согласиться на «нулевой вариант», по которому Российская Федерация брала на себя все внешние долги Советского Союза и одновременно наследовала все его зарубежное имущество [83] .
Стоит отметить, что российские власти с самого начала четко различали унаследованные советские долги, с одной стороны, и суверенный внешний долг России, то есть займы и кредиты в иностранной валюте, полученные после 1 января 1992 года, с другой. Эти новые долги они воспринимали более чем ответственно, и даже во время кризиса 1998 года ни один серьезный российский политик не завел разговора о том, что они могли бы быть реструктурированы или вообще списаны.
Зато реструктуризацию советских долгов в России считали делом абсолютно нормальным. Исходили при этом из того, что унаследованы они в юридическом плане от другого политического образования и включают в себя долги не только России, но и других бывших советских государств. Кроме того, имелось в виду, что, поскольку западные кредиторы выдавали эти займы в самые последние годы советской власти, когда СССР отчаянно пытался избежать грядущего экономического коллапса, то они, как минимум, содействовали советскому режиму. А в отношении немецких кредитов вообще считалось, что это, по сути, была компенсационная выплата, имевшая целью ускорить вывод советских войск из бывшей ГДР.
Это различие в отношении российских властей к старым и новым внешним долгам многие наблюдатели не замечали и не понимали. Например, в период кризиса 1998 года среди инвестиционных банкиров в Лондоне активно обсуждалась вероятность того, что Россия откажется платить по своим еврооблигациям, в то время как в самой России возможность этого даже не рассматривалась. Причем для России поддержание репутации безупречного плательщика было не только прагматичным подходом к вопросам кредитования, но и делом национальной чести. Хотя и принято считать, что главным проводником такой политики являлся Михаил Касьянов, в действительности этой репутацией глубоко дорожил весь российский политический класс.
Что же касается обязательств бывшего СССР, то некоторые рассуждали так: эти долги страна в 1992 году взяла на себя в некоторой степени под давлением, в любом случае это был чисто политический жест, а потому они должны быть прощены. Главным сторонником такого подхода был тогдашний вице-премьер по экономическим вопросам Александр Шохин, который уже в 1994 году предлагал, чтобы советские долги не реструктурировались, а были именно прощены. В доказательство правомерности такого подхода он в качестве исторического прецедента приводил долги Веймарской республики (главным образом, накопившаяся задолженность по репарационным платежам в рамках Версальского договора), которые союзники после Второй мировой войны в основном аннулировали [84] .
С таким подходом, предполагавшим реструктуризацию долга, должны были в принципе соглашаться и сами кредиторы, поскольку и в Парижском клубе сумму советских долгов считают на дату распада Советского Союза и создания суверенной России. В период 1992 – 1996 гг. официальные кредиторы реструктурировали советские долги России на ежегодной основе, параллельно с достижением договоренностей с МВФ [85] . А в 1996 году был принят график окончательного погашения остатков по всем задолженностям, и благодаря этому Россия на следующий год смогла сама стать членом Парижского клуба уже в качестве страны-кредитора [86] . Но и после этого обсуждение возможного политического решения для вопроса о советских долгах не прекратилось.
В 1999 году на саммите «Большой семерки» в Кельне было принято коммюнике, в котором от имени участвовавших глав государств (Россию на этой встрече представлял премьер-министр Сергей Степашин) говорилось: «Чтобы поддержать усилия России по обеспечению макроэкономической стабильности и устойчивого роста, мы будем содействовать тому, чтобы Парижский клуб продолжил заниматься проблемой российской задолженности, возникшей на основе долговых обязательств советского периода, с целью ее всеобъемлющего решения на последующей стадии, когда в России будут созданы условия, позволяющие осуществить программу более глубоких экономических реформ».
Для серьезного обсуждения того, как финансировались реформы в России, важно осознавать, сколько именно и каких средств было выделено. На Западе по этому поводу многие сильно заблуждаются, полагая, что денег России дали очень много, но все они были разворованы или пущены на ветер [87] . Неверное представление о выделенных суммах создали в значительной степени сами западные лидеры. В 1992 году Джордж Буш-старший и Гельмут Коль объявили о пакете помощи в 24 млрд долларов, а в 1993 году уже Клинтон и «Семерка» объявили о еще одном таком же пакете в 43 млрд долларов [88] .
