Валентин Катасонов - Экономика Сталина

Между прочим, такие новации, как борьба с мелкотоварным укладом у Хрущева шли параллельно с непродуманными повышениями заработных плат разным категориям работников (в т. ч. были введены впервые минимальные зарплаты для колхозников). Против такой политики активно выступал также министр финансов А. Г. Зверев, который на этом посту с 1937 г. был одним из активных участников строительства сталинской экономики. Он предвидел, что будет нарушен хрупкий баланс между денежной массой и массой потребительских товаров. В 1960 г. Зверев был смещен Хрущевым с поста министра. Борясь с мелкотоварным производством без предварительного наращивания производства потребительских товаров в государственном секторе, Хрущев невольно способствовал росту теневой экономики, которая хотя бы частично закрывала возникшие дисбалансы.

Никаких положительных результатов хрущевская реформа управления народным хозяйством не дала, экономические проблемы страны усугублялись.

Наглядно и ярко это проявилось в 1963–1964 гг.: в Советском Союзе случился большой неурожай, страна оказалась на грани голода, для его предотвращения были проведены гигантские закупки зерна за границей. На эти цели было израсходовано 1244 т золота (между прочим, беспрецедентный объем продаж драгоценного металла за всю историю СССР).

Жесткая вертикаль управления экономикой стала ослабевать также в результате сокращения набора плановых показателей, которые были обязательны для выполнения министерствами, главками, производственными объединениями и предприятиями. Число показателей народнохозяйственного плана при Сталине неуклонно увеличивалось. В 1940 г. оно составляло 4744, а в 1953 г. достигло 9490, т. е. удвоилось. Затем число показателей непрерывно сокращалось: до 6308 в 1954 г., 3390 в 1957 г. и 1780 в 1958 г.[19] Кстати, против такого ослабления централизованного планирования выступала упомянутая выше антипартийная группа. За сокращением числа показателей не было никакого серьезного научного и идеологического обоснования.

Все было намного проще. «Верхи» не хотели больше напрягаться и желали ослабить личную ответственность (за каждый показатель конкретно отвечал тот или иной государственный и / или партийный начальник). Объясняя победу Н. С. Хрущева над так называемой антипартийной группой, В. Молотов говорил: «Все хотели передышки, полегче жить… Они очень устали»[20]. «Верхи» уже хотели больше брать, чем давать. При Сталине такого быть просто не могло. Партийная и государственная верхушка (не все, конечно) проводила такое реформирование экономики, которое первоначально просто снимало с нее тяжесть ответственности. Это было в основном во времена Хрущева. Позднее появилось и желание «брать». В неявном виде это проявилось при Брежневе, а в явном – при Горбачеве. Происходила незаметная мутация сталинского социализма в государственный капитализм.

О реформе Косыгина-Либермана

Доламывался механизм сталинской экономики во времена экономической реформы Косыгина-Либермана (1965–1969 гг.). Официальный старт реформе был дан постановлением ЦК КПСС и Совмина от 4 октября 1965 г. «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства» (хотя масштабные «экономические эксперименты» были начаты раньше).

Об этой реформе написано много, отметим коротко лишь четыре принципиальных момента.

Во-первых, указанная реформа окончательно сделала разворот в сторону стоимостных показателей, а количество натуральных показателей даже по сравнению с хрущевскими временами резко сократилось. Это создало для предприятий возможность добиваться выполнения планов такими способами, которые не увеличивали, а, наоборот, снижали интегральный результат экономической деятельности в масштабах всей страны. Ориентация на валовые стоимостные показатели способствовала накручиванию предприятиями вала, усиливало действие затратного механизма.

Во-вторых, от общественных форм распределения дохода (общественные фонды потребления, снижение цен в розничной торговле) начался переход к частно-групповым формам. Привязка денежных доходов работников к прибыли предприятия приводило незаметно к тому, что принцип органического сочетания личных и общественных интересов уже не работал. Раньше критерием эффективности экономики был интегральный результат (доходность) на уровне всего народного хозяйства, теперь главным критерием стала доходность (прибыльность) отдельного предприятия. Это не могло не ослаблять всю страну в целом. Заметим, что в постановлении ЦК КПСС и Совмина от 4 октября 1965 г. о снижении себестоимости продукции как плановом показателе деятельности предприятия уже не упоминалось. Правда, возникшие в деятельности предприятий искривления оказались столь серьезными, что позднее показатели себестоимости были восстановлены.

В-третьих, одним из проявлений частно-групповых интересов была ведомственность. Она существовала всегда (даже в сталинской экономике), но в результате реформы 1965–1969 гг. она приобрела ярко выраженные формы. Освобождение отраслей от многих натуральных плановых показателей создало министерствам широкие возможности оптимизировать свою деятельность. Появились разнообразные фонды министерств и ведомств, наполняемость которых зависела от финансовых результатов деятельности отраслевых предприятий и пробивной силы руководителей ведомств (корректировка планов, выбивание финансовых и материальных ресурсов в Госплане, Минфине, Госснабе и т. д.). Возникла не афишируемая конкуренция между министерствами и ведомствами за раздел «общего пирога». Вот что пишет по поводу резко усилившейся ведомственности М. Антонов: «Государственная собственность на средства производства, находившаяся в распоряжении хозяйственников, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями – министерствами и ведомствами, а внутри каждого из этих подразделений – между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало, чтобы не были ущемлены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосударственной точки зрения, наталкивалось на сопротивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам»[21].

В-четвертых, введение для предприятий платы за фонды усилило противопоставление общества и производственных коллективов. Напомним, планово-прибыльные предприятия должны были вносить в бюджет плату за основные и нормируемые оборотные фонды. Возникла странная ситуация, что фонды как бы отчуждались от государственных предприятий, последние становились не более чем пользователями фондов. А фактическим владельцем фондов оказывался бюрократический государственный аппарат. Тут явно уже просматривались очертания государственного капитализма. Вот как эту новацию комментирует Н. О. Архангельская: «Введение этого платежа свидетельствовало об изменении отношений между коллективом и государством. В предшествующий период исходили из того, что коллектив предприятия является частью народа, владеющего средствами производства, и может использовать их без всякой платы. Теперь получается, что коллектив должен платить за используемые фонды, следовательно, он рассматривается не как часть собственника средств производства, а как своеобразный их арендатор. Происходит своеобразное „отчуждение“ собственности от непосредственного производителя, противопоставление последнего государству»[22].