Александр Аузан - Договор-2008
Действительно, если ломается первое звено в этой модели, даже если работает такая штука как вертикальная мобильность, дальше начинаются серьезные проблемы и вся модель начинает рассыпаться. Однако, с этим первым критерием есть великая проблема, которая и обусловливает разные отношения людей к первому критерию справедливости. Какая проблема? Права свободы — это не только благо, это ещё и большие издержки, которые надо нести. Этими правами надо распоряжаться. И вот когда становится ясно, что это работа, оказывается, что есть два фактора, которые будут воздействовать на то принимают на себя люди эту работу или нет. Первый фактор — это образование. Потому что образованный человек легче управляется с правами свободы, он снижает издержки. Второй фактор — это достаток, имущественное благосостояние. Потому что даже если некий богатый человек не сильно образован, но он понимает, что принимаемые в государстве решения сильно повлияют на размеры его благосостояния, будут увеличивать или уменьшать размеры его активов, тогда у него появляется другой мотив пользоваться правами свободы. Может быть, он не очень умело ими пользуется, но зато ему понятна выгода или проигрыш оттого, что он не пользуется или хорошо пользуется этими правами свободы.
В итоге у нас получается, что вообще-то есть три варианта отношения людей к этому первому критерию справедливости. Поскольку мы в России, давайте применять российские образы. Стоит, как положено богатырь перед камнем и читает: “Налево пойдешь — голову потеряешь” — работающая модель сталинского лифта. “Направо пойдешь — покой потеряешь” — очень много прав свободы, с которыми нужно управляться. Ну можно ещё прямо идти, по центру. Можно ещё вручить часть прав свободы, делегировать их государству. Тогда голос потеряешь. Куда ни кинь, все равно приходится чем-то платить за то, что досталась такая неприятность как права свободы. В итоге действительно в зависимости от двух факторов, образования и имущественного достатка, люди будут избирать разный путь. Именно поэтому все развитые демократии вообще-то выросли из цензовых демократий, которые именно по этим двум факторам и строились, имущественному и образовательному. И великая проблема России была в том, что она не прошла через фазы последовательного расширения свободы, через которые прошли все, включая США. Замечательные вещи сказаны в американской Конституции, но если почитать внимательно материалы Филадельфийского конгресса, то там ссылка будет, что все это говорится о белых джентльменах, обладающих имуществом; и только потом происходило постепенное расширение прав. Что совершенно немыслимо повторить в современных условиях. Если говорить о том, как это происходило в России, об этом подробно говорил Георгий Федотов в статье “Россия и свобода”, а я бы сказал кратко, что вывод из этой работы замечательного философа Серебряного века сложил наш современник Михаил Михайлович Жванецкий, который сказал: “История России есть история борьбы невежества с несправедливостью”. Это про первый критерий. Я думаю, что это очень правильно. Потому что именно через эти факторы определяется разное отношение разных групп людей: имущественный достаток и образование.
Второй критерий. Лифты. Давайте скажем сразу, лифты могут быть устроены очень по-разному. Лифт может быть с лифтером, без лифтера, с мотором, без мотора, может быть просто лифтовая шахта, по которой карабкаются люди наверх. Вот здесь оказывается, что соотношение активного и пассивного населения в стране, оно очень важно для того, чтобы понять, как люди будут относиться к той или иной системе лифтов. Кому-то достаточно, что шахта проложена, а кто-то хотел бы пользоваться моторизованным лифтом с лифтером. Если говорить о российской исторической традиции, то вообще, конечно, долгие века вертикального контракта, или авторитарного режима, однажды перешедшего в тоталитарный, они не способствовали активности населения. Точнее говоря, они развивали очень специфические виды активности населения. Например, активность, направленную не на приобретение власти или позиций, а на самосохранение, самовыживание, приспособление. Колоссальная адаптивность российского населения стоит на этом специфическом виде активности, но в зависимости от того, обладает ли эта группа теми или иными характеристиками активности или пассивности, это будет относиться к тому, им нужны лифты вообще, или они предпочли бы, чтобы их на этих лифтах возили, или им эти лифты не важны.
Третий критерий, который связан с разрывами доходов. Здесь, между прочим, главные споры экономистов, потому что нобелевский лауреат Джон Харшани, возражая философу Ролзу, говорил, да с чего вы взяли, что в целом совершенная модель справедливости базируется на улучшении положения самого бедного и несчастного человека в стране? Это не так. Это было бы так только в одном случае, если бы у людей была нулевая склонность к риску. Тогда бы люди потребовали — пусть все будут гарантированы и обеспечены одинаково. Пусть все будут равны, потому что мы не хотим рисковать. Мы согласны, чтобы не было высших, поскольку мы боимся оказаться среди низших. Но если у людей существует некоторая склонность к риску, то тогда ладно, мы готовы пойти на то, чтобы существовали разрывы в доходах, потому что можно, конечно, проиграть, но можно и выиграть.
Если опять говорить о России, то здесь очень противоречивое отношение к риску. Конечно, традиционная крестьянская община отвергала риск и заодно отвергала тех людей, которые готовы были рисковать. Но традиция положительного отношения к риску в России не менее сильная. Я обращаю ваше внимание не только на традиционный русский авось, но и на то, что самая рискованная игра в истории цивилизации вообще носит название “русская рулетка”. Причем “русская рулетка” — это не игра офицеров XIX века. Это игра российских предпринимателей начала 90-х годов. Кладбище свидетельствует о том, что игра в русскую рулетку продолжается. Я могу приводить и менее кровавые примеры. Насколько я знаю, ни после цунами в Таиланде, ни после взрывов в Египте, российские туристы не отказывались от туров. Ну мало ли, могут быть взрывы, но мы едем к теплому морю. В этом смысле отношение к риску в России тоже нельзя зафиксировать в формуле “нация не принимает риска”. Нет, кто-то принимает очень высокие степени риска, кто-то отказывается их принять вообще. К чему же мы приходим? Мы приходим к тому, что у нас в обществе большое количество разных групп, обладающих разными характеристиками по образованию, имущественному достатку, активности, склонности к риску и в итоге нельзя говорить, во всяком случае с ходу, о какой-то приемлемой для многих модели справедливости. Надо сначала говорить о нескольких моделях справедливости, которые соответствуют интересам разных групп, а потом уже смотреть, можно ли их совместить или это вообще не решаемая задача.
