Василий Галин - Тупик либерализма. Как начинаются войны

Вильсон настаивал, чтобы все мандаты были переданы Лиге Наций. Англия и Франция стояли за передачу мандатов крупным державам. Здесь Вильсон впервые перешел на новый язык — язык силы и угроз, он заявил, что если мир не пойдет по пути, предложенному США, то им придется создать такую армию и флот, чтобы их принципы уважали. Чтобы не сорвать конференцию Ллойд Джорджу удалось спустить вопрос на тормозах. Поправки к «принципу Вильсона», введенные странами Антанты оставляли оболочку, но фактически девальвировали само его значение. Вильсон, занятый борьбой с оппозицией своему курсу в собственной стране не смог ничего противопоставить этому[44].

И тогда схватка разгорелась непосредственно по поводу дележа самих колоний. «Австралия захватила Новую Гвинею, Новая Зеландия — Самоанские острова, Южно-Африканский Союз — германскую Юго-западную Африку. Они не желали отказываться от этих территорий, и на них, — по словам У. Черчилля, — нельзя было оказать давления в этом смысле»{311}. Настойчивость их была столь высока, что «казалось, весь план (мирной конференции), — по мнению лорда Ю. Перси, — подвергался опасности разбиться об утес южноафриканского и австралийского национализма»{312}.

Франция, получившая львиную долю германских репараций, была вынуждена при разделе колоний отойти на второй, план. При этом Пуанкаре искренне сожалел, что «Италии, которая совершенно не знала первых тяжелых времен войны, достанутся лучшие плоды победы»{313}. Итальянцы, во время войны взывавшие, чтобы английский флот защищал их побережье, а русские отвлекали на себя австрийцев, теперь «требовали себе Триест, Истрию, Далмацию, Албанию, турецкие Анталию и Измир. Претендовать на германские земли было трудновато, но Италия заявляла — раз Германию будут делить без нее, пусть дадут ей компенсации в Эритрее и Сомали»{314}. Из-за позиции Франции Италии не досталось почти ничего из того, что ей наобещали союзники во время войны. Остатки германских владений забрали: Бельгия, взяв Руанду и Урунди; Португалия — треугольник Конго; Япония — тихоокеанские острова к северу от экватора и концессии в Шаньдуне и т.д.

Но главным претендентом на колониальное наследство поверженных империй была Великобритания. «Британское правительство не могло безразлично относиться к территориальным приобретениям, — утверждал У. Черчилль. — Нация желала чем-нибудь компенсировать свои страшные потери»{315}. Заручившись поддержкой своих доминионов, Англия получила то, что хотела, в том числе и сказочные нефтяные ресурсы Персидского залива, наследство Оттоманской империи. Министр иностранных дел лорд Керзон, выступая в палате лордов, в те дни торжественно возвестил: «Никогда еще британский флаг не реял над более могущественной и более единой империей! Никогда еще наш голос не имел столько веса в совете народов и в определении судеб человечества, как сейчас!»{316}

В итоге британская империя, по словам У. Манчестера, «вышла из Зала зеркал увеличившейся на миллион квадратных миль, населенных 13 млн. подданных. Теперь Британский флаг развевался над Германской Новой Гвинеей, Юго-западной Африкой, Танганьикой, частями Того и Камеруна, над более чем сотней германских островов и над ближневосточными странами, которые позже станут Ираном, Ираком, Иорданией и Израилем. Мечта Родса о создании сплошной колониальной оси между Кейптауном и Каиром наконец-то была осуществлена»{317}. Великобритания получила 60% территории и 70% жителей всех колониальных владений в мире{318}.

Германия протестовала. Она заявляла, «что нуждается в доступе к тропическому сырью, что ей необходимо пространство для увеличивающегося населения, что согласно принципам, на которых был предложен мир, победа не дает ее врагам права на владение ее колониями»{320}. Но все было напрасно. Между тем раздел колониального наследства не нанес существенного ущерба Германии. Колонии играли крайне незначительную роль в ее экономике. Она контролировала всего 2,9 млн. кв. км. с населением в 12 млн. человек, которые привлекли только 24 000 белых колонизаторов, из них 5,7 тыс. военных. В свои колонии Германия вкладывала не более 2% своих иностранных инвестиций. По словам М. Бальфура, германские правящие круги рассматривали эти колониальные приобретения как «печальное и досадное разочарование»{321}.

Проблема была в другом — в блокировании для Германии возможности колониальной экспансии, что неизбежно вело ее к той политике, основы которой провозглашал еще Бисмарк. В 1888 г. он говорил английскому путешественнику «Ваша карта Африки и вправду очень хороша, но моя карта Африки расположена в Европе. Здесь расположена Россия и здесь расположена Франция, а мы посередине; вот моя карта Африки». Именно невозможность мирной колониальной экспансии привела Германию к Первой мировой войне. Версаль не оставлял Германии другого выхода, как вновь идти тем же путем, который привел ее к Первой мировой войне. Мало того, Версальский мир в очередной раз фактически утверждал право войны.

Гитлер сошлется на Версаль в своем ответе на запрос Рузвельта 28 апреля 1939 г. о предоставлении гарантий безопасности некоторым странам. Гитлер заявит, что он «не мог получить ответа… (от этих стран), потому что в настоящее время они, как, например, Сирия, не являются свободными, а оккупированы и, следовательно, лишены прав армиями демократических государств… Рузвельт… упомянул Ирландию и просит от меня заверения, что Германия не нападет на нее. Так вот, я только что прочитал речь де Валера, ирландского премьер-министра, в которой он… не обвиняет Германию в притеснении Ирландии, а обвиняет Англию в постоянно совершаемой против Ирландии агрессии… Точно так же, вероятно, от внимания мистера Рузвельта ускользнул тот факт, что Палестина в настоящее время оккупирована не немецкими, а английскими войсками…»{322}.

Доктрина германского пути была изложена Гитлером уже в 1926 г.: «Ежегодный прирост народонаселения в Германии составляет 900 тысяч человек. Прокормить эту новую армию граждан с каждым годом становится все трудней. Эти трудности неизбежно должны будут когда-нибудь кончиться катастрофой»{323}. Ограничение рождаемости, утверждал Гитлер, неприемлемо, поскольку оно нивелирует естественный отбор и ведет к деградации нации{324}. Внутренняя колонизация, по мнению будущего фюрера, должна привести к еще худшим последствиям, поскольку приводит к самоограничению «культурных рас, являющихся носителями всего человеческого прогресса», в то время, когда другие расы размножаются на все больших и больших территориях. В итоге благодаря «представлениям современной демократии» «весь мир может попасть в распоряжение той части человечества, которая стоит ниже по своей культуре, но зато обладает более деятельным инстинктом»{325}. Кроме этого, по мнению Гитлера, большая территория в значительной мере обеспечивает обороноспособность государства, что «является известной гарантией свободы и независимости данного народа».

В итоге Гитлер приходил к выводу, что выживание германской нации может быть обеспечено либо «приобретением новых земель в Европе», либо активной колониальной торгово-индустриальной экспансией{326}. Он доводил свою мысль до логического конца: «Ясно, что политику завоевания новых земель Германия могла бы проводить только внутри Европы. Колонии не могут служить этой цели, поскольку они не приспособлены к очень густому заселению их европейцами. В XIX столетии мирным путем уже нельзя было получить таких колониальных владений… Но если уж борьба неминуема, то гораздо лучше воевать не за отдаленные колонии, а земли, расположенные на нашем собственном континенте»{327}.