Томас Пикетти - Капитал в XXI веке
Третья сила — соотношение μ между средним уровнем богатства на момент смерти и средним уровнем богатства живых — также совершенно прозрачна[364].
Предположим, что размер среднего имущества умерших такой же, как и у всего населения в целом. В этом случае μ = 1, а оборот наследства равен уровню смертности m, помноженному на соотношение между капиталом и доходом β. Например, если соотношение между капиталом и доходом β составляет 600 % (объем частного имущества достигает шести лет национального дохода), а уровень смертности взрослого населения составляет 2 % в год[365], то ежегодный оборот имущества автоматически будет равняться 12 % национального дохода.
Если имущество умерших в среднем в два раза больше, чем имущество живых, т. е. если μ = 2, то ежегодный оборот наследства автоматически будет равен 24 % национального дохода (опять-таки при β = 6 и m = 2 %), т. е. будет находиться на том же уровне, что и в XIX и начале XX века.
Как видно, соотношение μ зависит от возраста собственников имущества. Чем больше повышается средний показатель имущества с увеличением возраста, тем выше становится соотношение μ и тем больше оказывается оборот наследства.
Напротив, если представить общество, где главная функция имущества заключается в обеспечении человека в пенсионном возрасте и где пожилые люди предпочитают потреблять на пенсии капитал, накопленный в течение активной жизни (например, посредством ежегодной ренты или «аннуитетов», выплачиваемых им пенсионными фондами или получаемых с отложенного на пенсию капитала и прекращающихся с их смертью), в соответствии с чистой теорией «богатства жизненного цикла» (life-cycle wealth), разработанной в 1950-1960-е годы итало-американским экономистом Франко Модильяни, то соотношение μ будет равно нулю, поскольку каждый решает умереть без капитала или по крайней мере оставив очень скромный капитал. В этом крайнем случае при)μ = 0 наследство полностью исчезнет вне зависимости от значений показателей β и т. С чисто логической точки зрения можно представить себе мир, в котором частный капитал достигает значительных размеров (показатель β очень высок), однако наследство в основном принимает форму пенсионных фондов — или подобную форму богатства, перестающую существовать после смерти человека (annuitized wealth по-английски, «пожизненный доход» по-французски), в результате чего оборот наследства будет равен нулю или его показатель будет очень невелик. Теория Модильяни предлагает смягченную и одномерную картину социального неравенства, в которой неравенство в капитале представляет собой лишь перенесение во времени неравенства в труде (менеджеры накапливают больше резервов к пенсии, чем рабочие, однако и те и другие все равно потребят свой капитал к моменту смерти). Эта теория пользовалась большим успехом в течение Славного тридцатилетия, когда американская функционалистская социология, прежде всего в лице Толкотта Парсонса, говорила о мире среднего класса, в котором наследство практически полностью исчезнет[366]. Среди поколения бэби-бума она и по сей день очень популярна.
Разложение оборота наследства на три силы (bу = μ × m × β) важно еще и для рассмотрения наследства и его эволюции в историческом ключе, поскольку каждая из этих сил воплощает целый комплекс вполне обоснованных представлений и рассуждений, исходя из которых в послевоенные десятилетия, исполненные оптимизма, многие считали, что конец наследства или, по крайней мере, постепенное уменьшение его значения было логическим и естественным результатом исторического процесса. Однако, как мы увидим, это постепенное исчезновение вовсе не является необратимым, как ясно показывает опыт Франции, а отражающая его U-образная кривая на самом деле представляет собой результат сочетания трех U-образных кривых, по которым движутся силы μ, т и β. Кроме того, именно слияние этих трех сил воедино, произошедшее отчасти случайно, объясняет значительные масштабы общей эволюции и прежде всего чрезвычайно низкий уровень, которого оборот наследства достиг в 1950-1960-е годы и который породил представления об исчезновении наследства.
Во второй части книги мы подробно исследовали U-образную кривую, по которой менялось соотношение между капиталом и доходом β в целом. Оптимистические представления, связанные с этой силой, ясны и на первый взгляд полностью оправданы: в ходе истории наследство постепенно утрачивало свое значение просто потому, что утрачивало значение само имущество (или, точнее, не человеческое имущество, которым можно в полной мере владеть, обмениваться на рынке и передавать на основе права собственности). Эти оптимистические представления, совершенно оправданные с точки зрения логики, пропитывают всю современную теорию человеческого капитала (и в первую очередь работы Гэри Беккера), хотя она так и не была четко сформулирована[367]. Однако, как мы видели, ситуация развивалась иначе и приняла совершенно иные масштабы, чем это себе иногда представляют. Капитал, прежде бывший земельным, стал недвижимым, промышленным и финансовым, однако нисколько не потерял своей значимости, о чем свидетельствует тот факт, что в начале XXI веке соотношение между капиталом и доходом вернулось к исторически рекордному уровню, характерному для Прекрасной эпохи и для предшествующих веков.
По причинам, которые отчасти можно считать технологическими, капитал сегодня по-прежнему играет центральную роль в производственных процессах, а значит, и в общественной жизни. В наши дни, как и раньше, прежде чем начать производство, нужно выделить средства на оплату служебных помещений или оборудования, на осуществление различных материальных и нематериальных инвестиций и, разумеется, на оплату жилья. Прогресс человеческой квалификации и навыков в истории, безусловно, был очень значительным. Однако масштабы прогресса не человеческого капитала были сопоставимы, а значит, нет очевидных поводов, которые давали бы нам возможность надеяться на то, что наследство постепенно утратит свою роль.
Смертность в долгосрочном плане. Второй силой, которая могла бы предопределить естественный конец наследства, является увеличение продолжительности жизни за счет снижения уровня смертности т и перенесения во времени момента передачи наследства (его стали получать так поздно, что оно уже не имеет значения). Действительно, в долгосрочной перспективе сокращение уровня смертности представляет собой очевидный факт: в пропорции ко всему населению в обществе, где продолжительность жизни достигает 80 лет, умирают реже, чем в обществе, где она составляет 60 лет. При прочих равных, особенно при неизменных значениях β и μ, в обществе, в котором умирают реже в пропорции ко всему населению, общий объем наследства оказывается меньшим в соотношении с национальным доходом. Во Франции, как, впрочем, и во всех прочих странах, уровень смертности неуклонно снижался в ходе истории: он достигал 2,2 % среди взрослого населения в XIX веке и планомерно снижался на протяжении всего XX века[368], в результате чего в 2000-2010-е годы он составлял 1,1–1,2 %, т. е. в течение столетия упал почти вдвое (см. график 11.2).
