Александр Долгин - Экономика символического обмена

Автор очарован идеей «длинного хвоста», но, кажется, недооценивает один очень важный аспект – ограниченность временного ресурса, отпущенного на потребление (хотя вскользь он этого касается). Как будто нет издержек потребительского выбора и тестирования и как будто снятие входных барьеров на публикацию одновременно не оборачивается их возрастанием в навигации. Вот к чему он клонит: вместо того чтобы исследовать спрос по нехитовым произведениям, легче «просто взять и выпустить диск (надо полагать, какой у кого получится. – А. Д.) <…> Издатели компьютерных игр могут выпускать игры как 99-центовые скачиваемые файлы через три года после их первого выпуска – без поддержки, гарантий и упаковки (это уже явный перебор. – А. Д.) <…> То же самое можно приложить и к музыкальной индустрии. Она должна получать права на выпуск всего и как можно быстрее – бездумно, на автомате, в индустриальном масштабе (курсив мой. – А. Д.)»[835].

Если воплотить идею Андерсона, то в реальности она выльется в следующее. Подавляющее большинство из здравствующих homo sapiens арендует персональные ячейки памяти для множества оцифрованных проявлений своей личности. В результате бескрайнее пространство репрезентации будет заполнено, к примеру, подростковой лирикой, детскими рисунками и фотографиями, а также снимками представляющих интерес пожитков и вообще всем, что душа пожелает. Все это творческое микропроизводство будет терпеливо ждать своего звездного часа, пока не найдутся ценители, возжелавше пожертвовать небольшую монетку.

Налицо впадение в крайность, где никакая коллаборативная фильтрация не спасет. Хотя Андерсон на нее уповает, причем, похоже, в версии Amazon. Но, вероятно, исследователь не берет в расчет того, что тестирование в рамках фильтрации неизбежно связано с издержками или с потерей точности, кроме того, он сбрасывает со счетов проблему разреженности оценок. Тащить потребителя в дальний конец «хвоста» предполагается с помощью низких цен. Экономика этого процесса не очевидна, а если на входе не будет установлено хоть какого-нибудь фильтра (трудно представить какого, кроме дорогостоящей «ручной» экспертизы), то затея провалится с треском.

Как уже говорилось, пиринговые сети удобны для распространения контента, но раскрутка через интернет до сих пор проблематична и, вероятней всего, таковой останется и впредь, если не последует стыковки с денежной коллаборативной фильтрацией. С удешевлением коммуникаций растет их плотность, но проблема вкусового несовпадения никуда не исчезает. А значит, популяризация контента как была, так и остается прерогативой других каналов. Поэтому пиринговые сети тяготеют к традиционной рекламно-спонсорской модели либо идут на конфликт с законом об авторских правах. Чтобы избежать того и другого, нужно сделать фильтрацию и возможность исключения безбилетников из круга пользователей заботой самих пользователей. Единственно извест­ный и, по-видимому, наилучший способ добиться этого – коллаборативная фильтрация.

Общепризнанно, что проблемы культуры произрастают от денег, но если копнуть глубже, то окажется, что от правил обращения с ними. Это тот случай, когда клин вышибается клином. Однако контуры этого спасительного клина и способы его применения стали очерчиваться совсем недавно – до этого культура была безоружной против денег и недужной в операциях с ними. Но, как бы культура ни чуралась финансовых расчетов, без них ей не вырваться из удушающих объятий бизнеса. Его прагматика зиждется на денежных исчислениях и координации – на них же может опереться и прагматика культуры.

Принято считать, будто между деньгами и чувствами, числами и вкусом – пустое множество позитивных связей. Тем не менее число, при умелом обращении с ним, позволяет уточнить, кодифицировать и опубликовать вкусовое суждение. Б. Гройс чуть ли не единственный, кто ранее четко сформулировал эту мысль: «Без обращения к денежному коду эстетическая оценка превратилась бы для нас в демонстрацию малоинтересного выбора между простыми „да“ и „нет“, или „хорошо“ и „плохо“, или „нравится“ и „не нравится“». <…> Между этими двумя вариантами не было бы пространства для дифференцированной оценки собственного эстетического чувства. Называние цены художественного произведения дает шанс судить об искусстве намного более точно и… вовсе не означает отказаться от эстетических чувств и переживаний и сосредоточиться на жестком расчете… Называние цены, которую ты готов заплатить из собственного кошелька за произведение искусства, – вот единственная герменевтика, адекватная искусству»[836]. Гройс подразумевал куплю-продажу живописи. В этой книге проводится мысль о целесообразности платы за качественное время, порождаемое искусством. Именно эта плата является оптимальным способом фиксации, измерения, сигнализирования и в конечном счете наращивания этого самого времени. Последнее, с моей точки зрения, является целью человека и миссией культуры.

Деньги и объединяют, и разделяют людей по определенным признакам. По каким – это зависит от правил обращения с ними. Можно сделать так, чтобы интегрирующая/дифференцирующая функция денег таким образом структурировала символическое пространство, чтобы ни одной из групп не навязывался чужой вкус, и в тоже время не утаивался от нее. В этом случае деньги сослужат добрую службу культуре, поскольку они позволят деликатно отрефлексировать такую тонкую и трудноуловимую субстанцию, как художественное качество. В новой символически-ориентированной схеме отношений бизнеса с культурой третейская функция денег позволит каждой стороне делать свое дело. Бизнес сможет производить сколь угодно большое разнообразие, а культурное сообщество вычленит с помощью постфактумных платежей многочисленные кластеры качества, подходящие для разных сообществ.

Главное, что новая схема обращения с деньгами позволит превратить их в средство тонкой дифференциации и улавливания динамики символических процессов. Денежные знаки, напрямую связанные с субъективными оценками, выведут суждения из плена бинарных оппозиций – тех самых набивших оскомину «да» и «нет», «высокого» и «низкого», бесконечное перемалывание и пережевывание которых не продвигает ни на йоту вперед. Ведь именно в этой полярности камень преткновения гуманитарной мысли, оказывающейся хронически бесплодной в анализе многополюсных пространств, сотканных из разнородных мотивов и интересов. Курт Левин, ясно понимавший эту сложность, предложил теорию поля. Однако для ее практического применения необходимы количественные измерения, которым в его время было вовсе не подступиться[837]. Можно сколь угодно тщательно описывать состояния и фиксировать нюансы, но когда приходит черед практических действий, различия языка, на котором стороны пытаются договориться, становятся непреодолимой преградой. То же относится к ситуациям, в которых действуют разнонаправленные силы. Даже если их удалось верно нащупать и поименовать, вопрос с измерением остается открытым – а без этого невозможно вывести равнодействующую силу и определиться с общим вектором движения. И уж совсем катастрофа, когда все решает относительная динамика процессов[838]. А такое бывает весьма часто. Или когда система близка к пороговым значениям, за пределами которых она радикально меняется. (В переломные моменты сторонники разных позиций могут находиться по разные стороны «склона», и в силу этого по-разному оценивать положение. Зачастую они не осознают этого и не способны мыслить в единой системе координат.) Потому и не удается вырваться из топких дискуссий о «высоком» и «низком», о том, что хорошо, а что плохо – вербальные конструкции не предполагают суммирования разнородных логик. Их удается обозначить, но никогда – свести воедино и сбалансировать.