Дмитрий Травин - Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

При разумной организации экономики эти деньги могли бы быть с пользой истрачены на поддержку ремесел. Однако Фридрих Вильгельм не понимал, как можно управлять без приказов. До появления либеральных идей Адама Смита оставалось еще несколько десятилетий.

Все успехи меркантилизма обернулись в Пруссии значительным ростом размеров армии и радикальным перевооружением войск. Более того, развитие прусских вооруженных сил во второй четверти XVIII века отличалось не только количественными, но и качественными изменениями. Монарх, которого принято было назвать королем-солдатом, по сути дела первым в мире заложил основы системы всеобщей воинской обязанности, пришедшей на смену наемным армиям эпохи Ренессанса и начала Нового времени.

Конечно, в те годы речь еще не могла идти о призыве каждого подданного. Те, кто занимались бизнесом или обладали полезными профессиями, не превращались в пушечное мясо, а служили государству более эффективно. Однако крестьянская безземельная масса ставилась в Пруссии под ружье вне зависимости от желания конкретного человека.

Сейчас нам кажется, что переход к всеобщей воинской обязанности — это дело одного указа. Мол, решил король — и все. Но на самом деле военная реформа потребовала в Пруссии осуществления еще одной чрезвычайно важной реформы — перехода ко всеобщему начальному образованию.

Трудно ведь поставить под ружье обычного сельского недоросля. Он не понимает команд, не может взаимодействовать с другими солдатами и даже не знает толком, где право, где лево. Выстроить настоящую прусскую военную машину удалось лишь из детей, которые с пяти до двенадцати лет посещали школу по решению Фридриха Вильгельма. Более ста лет понадобилось для того, чтобы образование обернулось по-настоящему яркими военными успехами. Недаром в XIX веке говорили, что победу в знаменитой битве с австрийцами при Садовой одержал прусский школьный учитель.

Благодаря экономическим успехам страны и новому принципу комплектования войск армия Фридриха Вильгельма стала четвертой по численности в Европе, тогда как по численности населения Пруссия оставалась лишь на тринадцатом месте. В Пруссии жило людей примерно в десять раз меньше, чем во Франции, в то время как под ружьем стояло лишь в два раза меньше.

Формирование такой армии являлось уникальным достижением прусского монарха. Он насколько сроднился с ней, что полагал, видимо, будто и на том свете предстанет перед Господом в мундире. Когда ему сказали, что на аудиенцию к Богу являются наги, а армии на том свете вообще нет, Фридрих Вильгельм чрезвычайно удивился.

Без армии жизнь для него не имела никакого смысла. Однако удивительно то, что со всей своей огромной военной силой Фридрих Вильгельм почти не воевал. Он в основном держал солдат наготове. И перед смертью в 1740 г. наследнику своему король завещал не начинать ни в коем случае несправедливых войн.

Увы, вопрос о том, какие баталии считать справедливыми, а какие — нет, весьма сложен. Фридрих Великий полагал, наверное, что все многочисленные войны, которые он вел со своими соседями, были исключительно справедливыми. Однако итог его деятельности оказался плачевен. После ряда блестящих побед прусская армия надорвалась и потерпела сокрушительное поражение от российских войск в Семилетней войне.

К счастью для проигравших, новый российский царь Петр III заключил с Пруссией мир, и Фридрих сумел сохранить государство, созданное его отцом. Политика меркантилизма была продолжена, хотя к концу XVIII столетия на фоне новых идей, приходящих из Англии, и новых реформ, осуществлявшихся во Франции, она начинала выглядеть явно устаревшей.

ИОСИФ ГАБСБУРГ.

«ВТОРОЙ ШАГ ПРЕЖДЕ ПЕРВОГО»

В отличие от Франции, которую в 70-х гг. XVIII века пытался реформировать Тюрго, Габсбургская монархия страдала не столько от дирижизма бюрократов, сколько от нерешенности аграрных проблем. Проще говоря — от крепостного права. Решать вопрос ликвидации крепостничества довелось императору Иосифу II. 

«По профессии я роялист»

Иосиф был сыном Марии Терезии — последней в роду Габсбургов, и герцога Франца Лотарингского. Возможно, именно «свежая кровь», внесенная Лотарингским домом в вырождающийся род австрийских монархов, некоторым образом определила энергичный характер деятельности этого императора-реформатора.

Монархия Марии Терезии была для Иосифа как недостаточно абсолютной, так и недостаточно просвещенной. Император был типичным просвещенным абсолютистом и всеми своими силами стремился укрепить державу, не желая допускать никаких преобразований снизу. Говорят, что в ответ на вопрос о том, как он относится к американской революции, Иосиф заметил: «По профессии я роялист».

Иосиф был бесспорно одним из самых ярких людей своей эпохи, обладающим чудовищной энергией и работоспособностью. Новый император стремился к осуществлению активных преобразований во всех возможных направлениях. Это был человек, в характере которого удивительным образом сочетались основательность и энтузиазм. Он успевал порождать тысячи различных реформаторских декретов. Но та поспешность, с которой эта деятельность осуществлялась, обычно препятствовала успешной реализации замыслов. Как отмечал Фридрих II, досконально изучивший своего вероятного военного противника, «Император Иосиф — человек с головой; он мог бы многое произвести, но жаль, что всегда делает второй шаг прежде первого».

Работая порой по 18 часов в сутки, Иосиф доводил до слез окружающих. Мария Терезия даже грозилась уйти в монастырь, будучи не в силах совладать с энергией сына, требовавшего от нее все новых и новых преобразований. Родственникам, которых он считал «бесполезным бременем земли» (за исключением брата и наследника своего — Леопольда, чей ум уважал и с которым порой советовался), Иосиф создал такие условия жизни при дворе, что все они просто разбежались из Вены. Что же касается рано скончавшегося отца, то его будущий император в детстве просто презирал, поскольку Франц был простым герцогом Лотарингским, тогда как Иосиф — по матери — природным Габсбургом.

Этого человека отличали самостоятельность и прагматизм. Он выстраивал здание реформ по той схеме, по какой считал нужным, а не так, как было написано в книгах просветителей. К самим же французским просветителям, как к людям и теоретикам, он относился весьма скептически, делая, пожалуй, исключение только для экономистов — физиократов. Впрочем, их советы он тоже применял лишь в той мере, в какой они представлялись практически реализуемыми.

Иосиф не переставал учиться. На протяжении всей жизни император стремился модифицировать имевшиеся у него представления об экономике сообразно реальности, с которой приходилось сталкиваться. Он отказывался от подходов, казавшихся ему устарелыми, и легко становился на иную точку зрения.

Вот как сам он описывал эволюцию своих взглядов, произошедшую с того момента, когда он в возрасте 21 года был впервые допущен в Государственный совет. «Я подумал спроста, что увидевши в своем воображении денежные сундуки, размещенные в шести разных местах под сводами, что узревши одного президента, на котором лежало исключительное управление всеми отраслями государственной администрации, и другого президента, который должен был все контролировать, — да, я подумал тогда, что я почти также умен, как сам Кольбер… Но после целого года учения… я убедился, что система эта могла бы осуществляться, если бы люди были сотворены согласно ее принципам; но она не принимала в расчет слабостей человеческих».

Иосиф должен был в первую очередь думать о повышении доходов. Успехи его в этом деле были весьма противоречивы. В основном удавалось за счет строжайшей экономии, представлявшейся окружающим обыкновенной скупостью (в Вене ходил даже анекдот о том, что во дворце сдавались внаем апартаменты, освободившиеся после отъезда всех императорских родственников), держать бюджет бездефицитным. Но разразившаяся к концу его царствования турецкая война опять обременила государство колоссальным долгом.

Экономический атеист

Император понимал: одними лишь фискальными мерами ему не справиться со всеми своими проблемами, а, следовательно, главное изменение, происходившее в мировоззрении Иосифа, сводилось, пожалуй, к тому, что государство должно не только собирать налоги с подданных, но и создавать для них выгодные условия ведения дел, позволяющие разбогатеть. «Слабости человеческие», такие как, скажем, склонность к богатству и комфорту, в конечном счете могли обернуться силой государства, населенного зажиточными подданными.