Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего
Еще одна причина заключалась в росте уровня жизни, в конечном итоге приведшем к возможности рыночной системы. Мы привыкли думать о Средних веках как о времени, связанном с застоем и отсутствием прогресса. И все же за пятьсот лет феодальный строй произвел на свет тысячу городов (само по себе потрясающее достижение), соединил их какими-никакими дорогами и поддерживал их население с помощью привозимого из деревень продовольствия. Все это породило привычку к деньгам, рынкам и основанному на купле-продаже образу жизни. В процессе этих изменений власть естественным образом перераспределялась, переходя от не понимавшей денег высокомерной аристократии к прекрасно разбиравшимся в денежных вопросах купцам.
Неверно думать, что прогресс заключался лишь в постепенном возрастании важности денег. Также был крайне важен прогресс технологический, причем вполне определенного рода. Коммерческая революция не могла состояться в отсутствие сколько-нибудь разумного бухгалтерского учета: хотя венецианские купцы XII века уже использовали вполне хитроумные вычислительные приборы, большинство средневековых торговцев в своем невежестве мало чем отличались от школяров. Прошло некоторое время, прежде чем необходимость учета стала повсеместной; двойная запись стала общепринятой практикой лишь в XVII веке. Ну а до тех пор, пока не появился надежный метод учета финансовых потоков, предпринимательство в крупных масштабах было невозможно.
И все же самое важное изменение с точки зрения последующей истории - это рост людского любопытства и, в результате, научного знания. И хотя во времена Адама Смита мир стал свидетелем фейерверка научных открытий, Промышленная Революция была бы невозможна без множества не столь заметных продвижений в уровне нашего знания. Еще в докапиталистическую эпоху на свет появились печатный станок, бумажная фабрика, ветряная мельница, механические часы, картография и огромное количество других изобретений. Заняла достойное место в умах людей и сама идея изобретения - впервые за всю историю экспериментирование и инновации встречали дружелюбный прием.
Действуй они отдельно друг от друга, ни одному из этих изменений самому по себе не удалось бы поставить общество с ног на голову. Иные из них могли с одинаковой вероятностью быть как причинами, так и следствиями обуревавших его потрясений. История избегает рывков, и процесс великого сдвига растянулся на долгое время. Рыночный способ организации процветал бок о бок с традиционными практиками, и остатки этого старого образа жизни не исчезли и после закрепления рынка в качестве основы экономической организации нашего общества. Так, гильдии и феодальные привилегии не были отменены во Франции вплоть до 1790 года, а английский Статут ремесленников, регулировавший деятельность цехов, просуществовал до 1813-го.
Но уже к 1700 году - за двадцать три года до рождения Адама Смита - тот мир, что осуждал Роберта Кейна, запрещал купцам носить неприглядные узлы, заботился о "справедливости" цен и боролся за преемственность в профессиях отца и сына, находился в глубоком упадке. Теперь общество отдало себя во власть принципиального нового набора "самоочевидных" максим. Среди них были и такие:
"Каждый человек от природы алчен и жаждет прибыли".
"Никакой закон не может запрещать выгоду".
"Выгода находится в Центре Коммерческого Круга"[17].
В обиход вошла концепция "человека экономического" - безвольного существа, беспрекословно подчинявшегося скрытой в его мозгу вычислительной машине. Очень скоро учебники наполнились рассказами о попавшем на необитаемый остров Робинзоне Крузо, расчетливости которого могли бы позавидовать иные бухгалтеры.
Новый, деловой европейский мир оказался охваченным лихорадкой обогащения и спекуляции. Шотландский авантюрист Джон Ло[18] пустился в очередное безумное приключение, основав в 1718 году во Франции Миссисипскую компанию: он продавал акции предприятия, собиравшегося разрабатывать золотые рудники в Америке. На улицах мужчины и женщины сражались за право получить долю в компании, совершались убийства, состояния сколачивались за ночь. Кто-то из гостиничной прислуги заработал тридцать миллионов ливров. В тот момент, когда компания была готова обанкротиться с ужасными последствиями для инвесторов, власти решили отдалить катастрофу, причем довольно интересным способом. Они наняли тысячу бродяг, вооружили их кирками и лопатами и заставили промаршировать по улицам Парижа, изображая отправляющихся в Эльдорадо старателей. Разумеется, в конце концов компания разорилась. Но насколько поразительны произошедшие изменения! Как велико отличие алчущей быстрого обогащения толпы на рю де Кенкампуа от робких капиталистов столетней давности; желание публики получить побольше денег должно быть крайне острым, чтобы она попалась на такую примитивную удочку!
Сомнений не оставалось - после долгих мучений рыночная система наконец явилась-таки на свет. Отныне решение проблемы выживания заключалось не в следовании традициям или приказам, но в свободной деятельности ищущих выгоды людей, связанных исключительно рыночными отношениями. Новая система получила название "капитализма" - трудно поверить, но это слово не было широко распространено до конца XIX века! А лежавшая в основе системы идея выгоды так твердо укоренилась в сознании людей, что уже скоро многие будут утверждать, что это вечная и вездесущая часть нашей природы.
Идея нуждалась в собственной философии.
Человек, часто говорят нам, отличается от всех других живых существ своей сознательностью. По-видимому, следует понимать, что нам недостаточно создать общество и жить в нем; человек обязательно старается убедить себя, что обитает в лучшем из всех возможных обществ, а сложившиеся внутри него правила хотя бы частично отражают правила, установленные Провидением. Как следствие, каждая эпоха рождает своих философов, апологетов, критиков и реформаторов.
Вопросы, озадачивавшие первых социальных философов, относились скорее к политической, чем к экономической стороне нашей жизни. Все то время, пока миром правили традиция и тирания, проблемы бедности и богатства вряд ли волновали умы мудрецов; в порядке исключения по этому поводу можно было лишь вздохнуть или в очередной раз возмутиться внутренней бессмысленностью человека. Раз большинство людей, подобно трутням в пчелиной семье, рождалось, чтобы провести жизнь в бедности, никто и не интересовался тем, как они существуют, причуды королев были гораздо более увлекательным предметом для изучения.
