Никита Кричевский - Наследие противоречий. Истоки русского экономического характера

Никита Александрович Кричевский

Наследие противоречий: истоки русского экономического характера

© Кричевский Н. А., 2016

© ООО «ИТК «Дашков и К°», 2016

Всем российским пенсионерам с благодарностью

Введение

Почему в России, несмотря на применение самых разных прозападных экономических теорий – от монетаризма и индивидуализма до кейнсианства и институционализма, – уже четверть века не удается построить эффективную экономику? Ответ вполне очевиден: все эти теоретические воззрения в той или иной степени не учитывают главного актора экономических действий – человека, его менталитет. Проще простого принять за основу механистическую умозрительную модель homo economicus (человека экономического), а дальше подбирать по своему усмотрению меры по активизации потребностей “умной машинки”. Лишь немногие понимают, что экономика – наука не физиократическая, не “разновидность социальной математики, в которой математическая точность – это все, а эмпирическая релевантность – ничто”1[1], а система знаний о хозяйственном взаимодействии социума. Следовательно, многие действия индивидуумов связаны не столько с утилитарным удовлетворением желаний, сколько с идеологией, религией, этикой, психологией, особенностями национального характера.

Фридрих фон Хайек говорил об этом так: “Я старался обнаружить линии развития, связывающие экономику с событиями, которые обычно к ней не относят. Но когда мы обнаруживаем эти связи, становится очевидно, что мало признать их наличие. Речь идет о нитях, которые идут от экономики к другим сферам жизни общества – к политике, религии, науке и технике. Там они укрепляются и, возвращаясь в экономику, обогащают ее. Я не приложил особых усилий, чтобы проследить эти пути, но меньше всего хотелось бы отрицать их существование”2. Вот именно – нити, связывающие общество на ментальном уровне, обогащают экономику, наполняют ее дополнительным содержанием, выводят на путь устойчивого развития. Задумываемся ли мы об этом в повседневной суете требований к действующей власти, неумело оправдывающейся за незнание того, что является безусловным?

Экономика современной России пока системно отделена от этики и морали, что также теоретически объяснимо: неписаные нормы социальной кооперации, межпоколенческого взаимодействия, общественной справедливости не имеют четкого экономико-математического выражения, а потому отбраковываются вследствие сложности, малоизученности, непредсказуемости. “Нашему правительству с народом не повезло”, – вот квинтэссенция неспособности власти примерить идеализированные формальные правила к действующим общественным установкам. Об упорядочивании государством эволюционно меняющихся ментальных устоев, раз уж их нельзя изменить имеющимися способами, и речи нет – не по Сеньке шапка.

Многие навязываемые в России либеральные институты не приживаются на нашей общинно-патерналистской почве, и чем больше их насаждают, тем сильнее общественное отторжение, тем дальше расстояние до возврата к неписаным традициям и правилам. Эффективность работы институтов лишь отчасти зависит от устанавливаемых правил игры, не меньшую долю успеха приносит степень соответствия этих правил утвердившейся этике. К счастью, мы все понимаем, для чего существуют правила, значит, нам будет легче достигнуть соглашения относительно качественного институционального насыщения нашей экономической системы. Однако без знания особенностей стиля жизни нации, ее психологии, иерархии ценностей осуществить эту в целом не такую уж сложную операцию, как показывает предшествующий опыт, невозможно. “Единственный способ, которым мы можем стремиться к объективности в теоретическом анализе, – это вывести наши ценности из тени на свет, осознать их, …открыто заявить о них и позволить им определять теоретические исследования”3.

В экономике, как и в социальной психологии или в межличностных коммуникациях, простых и одновременно продуктивных решений не бывает. Вместе с тем у современного поколения исследователей есть обширная историческая и статистическая база для анализа, массив, общие закономерности которого, как правило, расходятся с общепринятой в современном мире экономической теорией. Открытые рынки, свободная торговля, совершенная конкуренция, исчерпывающая информация, равновесие спроса и предложения вне пространства и времени – метафоры из области научно-экономической фантастики, образ мышления для создания книжных физических или экономико-математических моделей, не совпадающих с действительностью, однако методично, иногда – с остервенением внедряемых их статусными адептами. С таким же успехом в России можно развивать рыбоводство, надеясь, что однажды на свет появится золотая рыбка или волшебная щука.

Книга, которую вы держите в руках, – о том, что русский человек (под русскими в книге подразумеваются все жители нашей многонациональной России, а не только те, кто причисляет себя к этническим русским) отличается и от разнородных жителей Европы с Америкой, и от пестрого населения Азии. Эта в целом банальная, но почему-то пока еще не общепринятая истина должна стать главным принципом при разработке любой экономической программы для России и одной из доминант нового направления экономической мысли – ментальной экономики.

У нас всегда было в избытке территории, земельных, водных, лесных ресурсов, полезных ископаемых, вместе с тем мы живем в стране с неблагоприятными природно-климатическими условиями, где выживание важнее благообразности. Древнее зодчество у нас преимущественно деревянное, неказистое – мы всегда держали в уме возможность бросить, несмотря на вложенные усилия, свой земельный надел, разобрать пятистенок и двинуться вглубь России, уходя от внешнего врага, непомерного тягла или дурного воеводы.

“Домашнее”, из своих же сородичей рабство (холопство) в противовес рабам-иноземцам (челядинам) у нас было отменено только в начале XVIII в., а крепостничество – в середине века XIX. Причем в рабы мы часто вступали добровольно, по желанию или по любви, при этом могли копить, зарабатывать на стороне, получать волю без какого-либо выкупа.

Мы патерналисты и всегда стремились заложиться за сильного: слишком тяжелы были последствия неурожаев, капризов природы, войн или лиха. Семья у нас четко патриархальная, а община – наоборот, демократическая. Мы знаем положительные и отрицательные стороны народного волеизъявления, но предпочитаем, чтобы нашей национальной семьей управлял большак.

Мы общинники и привыкли жить, опираясь на мини-социум, контактируя, впрочем, и с другими социальными мини-стратами. В то же время на протяжении многих веков мы искренне не понимаем, на каких основах формируются провластные семьи или элиты. Мы не прикладываем к их появлению и возвышению ровным счетом никаких усилий (мало того – нас часто используют в этих целях), однако пребываем в наивной уверенности, что члены этих кланов нам что-то должны.

Мы всегда горой стояли за свою Родину и готовы были пожертвовать жизнью ради общей семьи, но одновременно наместникам от государства не доверяли, стремясь всеми способами защитить невидимый материальный рубеж, отделявший наши интересы от государственных. Даже после относительно позднего по сравнению с Европой появления банков мы продолжали тайно, незаметно для власти сберегать, причем как индивидуально, так и коллективно.

Ревностно оберегая припрятанное “на черный день” от властей, мы все же снова и снова одалживали государству, интуитивно осознавая, что нас, как всегда, обведут вокруг пальца. Тем не менее отказ в помощи нашей большой семье всегда был равносилен предательству. Трусов мы ненавидели, но, по совпадению, именно трусы, особенно в последние столетия, круто меняли русскую государственную сущность.

Коллективизм, наша общинная природа, проявляется в самых разных неформальных институтах, в том числе в круговой поруке. Мы много раз обманывались, знали о неприятностях других, но снова и снова руководствовались губительным с экономической точки зрения, но единственно верным для русского человека принципом “сам погибай, а товарища выручай”.

Мы никогда не оценивали права собственности с формальных позиций, но всегда – под углом зрения потраченного на тот или иной объект труда. К торговле и посредничеству относились пренебрежительно, полагая, что истинный труд – не в реализации якобы природной человеческой склонности к торгу и обмену, а в создании нового полезного продукта с применением трудовых и интеллектуальных навыков, с использованием социального капитала.

Государство же наше, напротив, всегда имело слабость к торговле, что в древние века, совмещая ее с разбоем, что в наши дни, регулируя и ограничивая торговую деятельность во всех ее проявлениях. Привычка государства совмещать законную коммерцию с незаконными способами ее ведения передалась населению, которое никогда не стеснялось применять аморальные методы в торговле с иностранцами, “не брезгуя” и своими.