Моник Тилфорд - Кошелек или жизнь? Вы контролируете деньги или деньги контролируют вас
Но все это закончилось в период Великой депрессии[105]. Продолжительность рабочей недели, резко сократившаяся с 60 часов на рубеже веков до 35 часов в канун Великой депрессии, опять возросла до 40 часов для многих категорий работников, а в последующие годы доходила до 50 и даже 60 часов. Почему?
Право на жизнь, свободу и получение зарплаты
В период Депрессии свободное время отождествлялось с безработицей. Стремясь сократить безработицу и стимулировать экономику, Новый курс[106] установил 40-часовую рабочую неделю и сделал государство работодателем последней надежды. Бенджамин Ханникатт так описывает доктрину «полной занятости»:
Со времен Депрессии лишь немногие американцы считали, что сокращение рабочего дня – это естественное, длительное и позитивное следствие экономического роста и повышения производительности труда. Вместо этого дополнительное свободное время считалось убытком для экономики, недополученной зарплатой и тормозом экономического прогресса[107].
Мифы о том, что «рост – это хорошо» и «полная занятость – благо», стали ключевыми ценностями. Они прекрасно сочетались с доктриной «полного потребления», которая гласила, что отпуск – это товар для потребления, а не просто свободное время, которым можно наслаждаться. Во второй половине века полная занятость означала большее количество потребителей, имеющих в своем распоряжении больше доходов. Потребление заставляет вертеться колесо прогресса, как мы уже убедились в главе 1.
Таким образом, мы видим, что наша, т. е. общественная, концепция отдыха радикально изменилась. Если раньше он воспринимался как желанный и цивилизованный компонент повседневной жизни, то теперь это нечто такое, чего следует бояться, напоминание о безработице в годы Великой депрессии. По мере снижения ценности отдыха ценность работы росла. Стимулирование полной занятости наряду с развитием рекламы формировало у населения установку на работу и получение большего дохода, чтобы иметь возможность больше потреблять.
Этот тезис наиболее ярко иллюстрируется нашим отношением к автомобилям. Будучи некогда атрибутами отдыха, ныне они стали продолжением офисов на колесах. Мы носим беспроводные наушники, чтобы заключать сделки по телефону, одновременно маневрируя в потоке машин. Существуют даже устройства, превращающие кресло пассажира в мини-офис. Некоторое время назад моего много поездившего по миру друга спросили, где он живет. Он ответил: «В самолетах Northwest Airlines». Возможно, сейчас в ответ на этот вопрос он дал бы свой IP, или номер своей машины, или номер скоростного шоссе, где он работает, сидя в машине в час пик.
Для противостояния этим воззрениям в начале XXI века возникло движение за свободное время. Кампания под названием «Верни себе свое время», инициированная Джоном де Граафом, включала требования сокращения рабочего дня и продления отпуска для перегруженных работой американцев. Даже с учетом всех исследований, утверждающих, что более короткий рабочий день и достаточно продолжительный отдых повышают производительность труда, сторонники увеличения свободного времени идут против течения, борясь с типичным для нашей культуры утверждением о том, что восьмичасовой рабочий день практически признак святости.
Принципы, которые пропагандирует движение «слоуфуд», также идут вразрез с нашим образом жизни трудоголиков. Согласно этим принципам, еда – намного большее, чем просто заправка тела энергией перед очередным раундом крысиных гонок. Поэтому, вместо того чтобы быстро запихивать в себя какой-нибудь фастфуд, сидя в одиночестве за компьютером, лучше совместить время еды с дружеским общением, получением удовольствия.
Работа приобретает новый смысл
Кроме того, по словам Ханникатта, во второй половине XX века мы начали терять ценности семьи, культуры и коммуны, придававшие смысл жизни вне работы. Традиционные ритуалы, общественные традиции и простое удовольствие от общения с друзьями наполняли свободное от работы время, давая людям чувство цели и принадлежности к социальной группе. Но если вы не принадлежите к определенной коммуне, то отдых оборачивается одиночеством и скукой.
Поскольку жизнь вне работы утратила страсть и смысл, работа перестала быть средством для достижения цели и стала самой целью.
Ханникатт отмечает:
Значение, оправдание существования, цель и даже спасение души люди теперь ищут в работе, не трудясь привязывать эти поиски к какой-то определенной религии или традиционной философской школе. Люди по-новому отвечают на извечные вопросы, и все чаще в этих ответах используется терминология работы, карьеры, занятий и профессии[108].
Арли Хочшилд в вышедшей в 2001 году книге The Time Bind говорит, что семья теперь имеет три работы – на работе, дома и по налаживанию отношений, испорченных нехваткой времени на семью и дом. Даже компании с семейноориентированной кадровой политикой неявно поощряют сотрудников, проводящих больше времени на работе (независимо от того, насколько производительно те трудятся). Офисы становятся все более комфортабельными, а дома – все менее уютными, и это стимулирует желание проводить больше времени на работе, поскольку там более располагающая обстановка[109].
Последний кусочек этого пазла станет на место, когда мы проанализируем изменение религиозных взглядов на работу, начавшееся в период распространения протестантизма. До этого момента работа считалась светским занятием, а религия – духовным. Но протестантизм рассматривал работу как место, где человек зарабатывает спасение своей души. Одновременно успех в мире бизнеса стал считаться признаком успешной духовной жизни.
И вот мы уже в XXI веке. Работа по найму теперь выполняет миллион разных функций. Среди них функции, исторически выполнявшиеся религией: именно на работе мы ищем ответы на вечные вопросы «Кто я?», «Почему я пришел в этот мир?», «Зачем все это?». Кроме того, именно на работе мы теперь ищем романтические переживания и необыкновенную страсть. Это все равно что верить в Прекрасную Работу – как раньше верили в Прекрасного Принца из сказки, – которая удовлетворит все наши потребности и поможет стать великими. Каким-то образом мы умудрились вбить себе в голову, что благодаря работе получим все, чего хотим: общественный статус, смысл жизни, приключения, путешествия, роскошь, уважение, силу, риск и фантастическое вознаграждение. Все, что для этого требуется, – найти нужного человека или нужную работу. Наверное, именно эта иллюзия Прекрасной Работы заставляет нас упорно трудиться в офисе, дома, на скоростном шоссе. Мы похожи на Принцессу, которая снова и снова соглашается поцеловать лягушку, надеясь рано или поздно расколдовать Прекрасного Принца. Наши работы – это и есть наши лягушки.
Делай-будь, делай-будь, дела-а…
Все мы помним, как все детство нам задавали один и тот же вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Помните, что вы отвечали? Шел ли ваш ответ откуда-то изнутри вас, или со свойственной детям интуицией вы угадывали, что хотели бы услышать взрослые? Менялся ли ваш ответ со временем? Был ли тот восемнадцатилетний юнец, который под влиянием гормонов выбрал специальность в университете, в своем уме? Не развеялись ли ваши подростковые мечты в дым из-за оценок в зачетной книжке? Случалось ли вам в трудовой биографии делать крутые развороты, которые и не снились в дни проведения ярмарки вакансий в вашем университете? Если, повзрослев, вы все-таки добились того, о чем мечтали в юности, насколько эта работа оправдала ваши ожидания?
Сам по себе вопрос «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» уже представляет собой часть проблемы. Ведь вас спрашивают о том, кем вы хотите быть, а предполагается, что вы ответите, чем хотите заниматься. Стоит ли удивляться, что так много людей страдают кризисом среднего возраста, когда наконец осознают, что трудовая деятельность не имеет ничего общего с самореализацией?
Мы так тесно привязаны к той деятельности, которая позволяет зарабатывать на жизнь, что, не задумываясь, снова и снова смешиваем «быть» и «делать». Действительно, если судить исключительно по количеству часов, то мы в гораздо большей степени женаты на своей работе, чем на супругах. Клятвы вроде того, что вместе в горе и радости, в бедности и богатстве, в болезни и во здравии – и даже до тех пор, пока смерть на разлучит нас, – в куда большей мере относятся к нашей работе, чем к супруге. Ничего удивительного, что, представляясь, мы называем профессию, а не говорим, к примеру, что мы родители или друзья.
В главе 5 мы убедились, что освобождение от долгов и аккумулирование сбережений превращает безработицу в отличную возможность для творчества, открытий и обучения. Но что происходит, если вы искренне убеждены, что ваша личность и ваше занятие для заработка – это одно и то же? Отсутствие сбережений не даст вам признать, что это не так, – ведь иначе вы потеряете цель в жизни и разрушите свою самооценку. Как видим, гораздо важнее, кто вы есть, чем то, чем вы занимаетесь для заработка. Ваше истинное призвание намного шире, чем работа по найму. Сосредоточенность на деньгах и материальных ценностях лишила нас вполне законной гордости за то, кто мы есть и каким образом вносим свой вклад в благополучие окружающих. Наша задача состоит в том, чтобы вернуть себе по рождению принадлежащее право считать себя в первую очередь людьми, а не работниками или машинами для заработка.
