Анетт Асп - Круто! Как подсознательное стремление выделиться правит экономикой и формирует облик нашего мира
Из приведенных примеров видно, что интенсивность борьбы и сила желания подчинять других зависят от наших представлений о том, насколько доступен предмет чаяний. Иными словами, чем меньше в наличии ценного ресурса, тем острее борьба. Психологи называют это реалистической теорией конфликта, и знаменитый эксперимент иллюстрирует эту идею{226}. В 1954 г. две группы скаутов (по одиннадцать человек в каждой) приехали в летний лагерь в национальном парке Робберс-Кейв. Всем мальчикам было около одиннадцати лет, и они не знали друг друга до поездки. Группы поселили в домиках далеко друг от друга, так что ни одна не знала о существовании другой. Ученые под руководством социального психолога Музафера Шерифа играли роли сотрудников лагеря. Они наблюдали за поведением мальчиков и вели записи. На первом этапе эксперимента группы держали отдельно друг от друга и поощряли в них коллективную деятельность (совместные трапезы, командные игры и т. д.). Каждый день исследователи записывали, как они представляют себе иерархию в группах. Сравнив свои записи, они обнаружили, что их мнения по большей части совпадают. Иерархия достаточно быстро установилась в обеих группах.
Вскоре мальчики начали подозревать, что в этом лесу они не одни. Скауты начали спрашивать, есть ли рядом другие дети, и обсуждать защиту своей территории. Их подозрения подтвердились, когда мальчиков из обеих групп собрали вместе на многодневные спортивные состязания. Победители получали кубки и небольшие призы (медали и перочинные ножи). Проигравшие не получали ничего. Во время соревнований члены двух команд, которые теперь называли себя «Орлами» и «Гремучими змеями», начали давать противникам обидные прозвища. Скауты швыряли друга в друга едой в столовой, пытались украсть и уничтожить чужой флаг и даже пробирались в чужой лагерь и воровали призы, которые им удалось найти.
На следующем этапе эксперимента ученые хотели примирить враждующие группы. Простые совместные мероприятия, вроде просмотра кинофильмов и т. п., не принесли никакого результата – оскорбления и стычки никуда не делись. Только когда ученые сказали мальчикам, что кто-то сломал водопровод (что подразумевало наличие еще одной, совершенно чужой группы), а для его починки потребуется помощь обеих команд, они все-таки перешли к сотрудничеству.
Жесткая конкуренция между «Орлами» и «Гремучими змеями» и их откровенная нелюбовь друг к другу объясняются условиями соревнований по типу «победитель получает все», в которые их поставили исследователи. Но даже в отсутствие явной конкуренции люди лучше относятся к членам своей группы, а не к чужакам. Однако стоит добавить межгрупповую конкуренцию, как сотрудничество внутри группы становится активнее. Это особенно верно в отношении мужчин. Например, в игре «Общественные блага» мужчины куда менее склонны к сотрудничеству, чем женщины, если игроки входят в одну группу. Если же устраиваются межгрупповые соревнования, мужчины в команде начинают сотрудничать чрезвычайно активно{227}. То есть они объединяются ради победы над группой чужаков. Также имеются свидетельства о том, что люди в группах с более высоким статусом в целом сильнее ориентированы на создание иерархии, то есть чаще выступают в поддержку социального неравенства. Но эти отношения не будут постоянны. Люди сильнее стремятся к подчинению внешних групп[44] и хуже к ним относятся, если те представляют угрозу благополучию их собственной группы.
Политолог из Массачусетского технологического института Роджер Петерсен рассматривал возникновение этнических конфликтов (в Центральной и Восточной Европе) как результат резких изменений в статусной иерархии: одна группа обнаруживала новую угрозу со стороны другой{228}. Это питает бунтарский инстинкт и порождает статусное неприятие и гнев, то есть подобные конфликты в гораздо большей степени обусловлены эмоциями, чем материальными интересами. Действительно, одним из самых удивительных открытий в исследовании Петерсена стало следующее: причиной этнических конфликтов чаще всего будет вовсе не традиционная историческая вражда между народами. На самом деле одна группа обычно начинает проявлять враждебность к другой, если решает, что та неправомерно получила более высокий статус, но при этом их ступени иерархии все же достаточно близки для того, чтобы изменить соотношение сил и подчинить себе противника{229}.
Сила проявления дилеммы статуса зависит от абсолютного объема доступного статуса и его распределения – и от представления людей о том, что у кого имеется. Гарантированный способ спровоцировать конфликт между группами – создать проблему вокруг борьбы за скудный фиксированный ресурс. К примеру, именно так возникают в США дебаты об иммиграции. Политики, утверждающие, что иммигранты отбирают работу у американцев, говорят об этом так, словно количество рабочих мест фиксировано, так что каждый, получивший работу, отбирает ее у кого-то другого. Чтобы сделать конфликт еще более острым, политики порой говорят, что это количество сокращается в результате экономического спада, аутсорсинга или торговых соглашений.
Бунт в постдефицитную эпоху
Так как абсолютное богатство и рост экономики влияют на силу статусной конкуренции, экономическое процветание США после Второй мировой войны сыграло очень важную роль в общественных и политических переменах. Гарвардский экономист Бенджамин Фридман говорит о том, что экономический рост привел к политической и общественной либерализации, в том числе создал более широкие возможности, толерантность к этнокультурным различиям, социальную мобильность и приверженность демократии{230}. К 1956 г. Соединенные Штаты стали первой страной, где большая часть работающих людей была занята в сфере услуг, что свидетельствует о переходе к инглхартовскому постматериализму{231}. Вопреки идее о том, что экономический рост мало влияет на счастье, в своем двадцатипятилетнем исследовании (1981–2007) Инглхарт с коллегами выяснили, что уровень счастья населения вырос за это время в сорока пяти странах из пятидесяти двух{232}. Главным фактором этого было возросшее чувство свободы выбора, связанное с экономическим ростом и увеличением толерантности к разному образу жизни. Экономический рост необходим для обеспечения «экологических возможностей» в одном практическом смысле: потребительская культура создает материальные условия, необходимые для повышения разнообразия экологических ниш.
Как битники, так и представители контркультуры шестидесятых находились в оппозиции к конформистскому материализму тех дней, однако не стоит забывать о том, что обе группы были отражением постдефицитного взгляда на мир. Как отмечает историк Кристофер Гейр, поколение бэби-бума, ставшее ядром контркультуры, обладало гораздо большей свободой и объемом доступных денег, чем предыдущие поколения{233}. Молодые люди все чаще поступали в колледжи, а это давало им гораздо больше свободного времени, чем имели их родители и деды, которые сразу после школы шли работать. Многие из основателей движения битников познакомились, будучи студентами Колумбийского университета. Аллен Гинзберг учился на юриста. Уильям Берроуз поступил в Гарвард за счет трастового фонда своей отнюдь не бедной семьи.
Условия для появления бунтарской крутизны, по всей видимости, были заложены в послевоенной Америке, где проблемы гендерного, расового и прочих форм равенства вышли на передний план общественного сознания, а граждане могли наслаждаться растущей экономической мощью. Эти силы не только увеличили степень участия каждого в экономической и политической жизни страны, но и изменили саму структуру общества, разрушив иерархию и характерное для нее отношение к статусу как к чему-то одномерному (то есть определяющемуся исключительно богатством). Что касается изменений потребления, мы уже говорили о том, что демонстративное потребление возникает из-за подражания – зависти к тем, кто стоит в иерархии несколько выше. Вертикальная динамика подражания требует наличия трех ингредиентов: статусной иерархии, осознания своего места в ней (а также места других) и способов демонстрации своего положения окружающим. Статусная дивергенция требует иных мотивов: оппозиции групповым нормам, уменьшения или уничтожения единого мнения о статусе и способов выражения иных статусных норм. Именно здесь оппозиция в форме бунтарской крутизны выходит на сцену и подрывает три требования иерархии, которые мы перечислили выше. Чтобы рассмотреть эти изменения более детально, начнем с такого вопроса: как мы измеряем статус? Первый пункт – это деньги.
Денежный статус
Когда мы спрашиваем людей, насколько тесно, по их мнению, связаны богатство и статус, они обычно просто смотрят на нас с ужасом. Некоторые подозревают, что это вопрос с подвохом. Ведь такая связь кажется совершенно очевидной. Многие затем отвечают, что социоэкономический статус (СЭС) – очень полезное понятие, потому что именно оно позволяет описать иерархию в современном обществе. Иными словами, если вы хотите определить свое место в этой иерархии, посмотрите на свой социоэкономический статус. Несмотря на интуитивную привлекательность этого понятия и его связь с иерархией, за этой связью кроется немало проблем. Прежде всего, первая «С» в СЭС вроде бы должна отражать социальные грани статуса, в частности уровень образования и престижность занимаемой должности. Но насчет последнего на сегодняшний день трудно найти общепринятое мнение. Например, многие люди расходятся во взглядах, престижно ли быть юристом или генеральным директором.
