Диана Гэблдон - Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы
– Ох, моя дорогая, – бормотала я. – Все, все прошло. Мама тебя любит, все хорошо.
Ну почему я не подумала о том, что нужно проверить платье? И вообще, какой мучитель придумал упаковывать одежду для младенцев, скалывая ее булавками?
Я все-таки надела на девочку платье, вытерла ей лицо, отнесла в спальню, уложила на свою кровать и только после этого торопливо переоделась в приличную юбку и свежую блузку.
Когда я надевала чулки, раздался звонок в дверь. Один чулок прорвался на пятке, но переодеваться было уже некогда. Я сунула ноги в тесные туфли из крокодиловой кожи, схватила Брианну и поспешила открыть.
На пороге стоял Фрэнк, обвешанный пакетами так, что не мог достать ключи. Свободной рукой я забрала у него большинство свертков и положила их на столик в прихожей.
– Ужин готов, дорогая? Я принес новую скатерть и салфетки – подумал, что наши старые уже несвежие. И, конечно, вино.
Он с улыбкой поднял бутылку, наклонившись, пригляделся ко мне и нахмурился, заметив растрепанные волосы и свежезаляпанную молочной отрыжкой блузку.
– Клэр, Клэр, – покачал головой Фрэнк. – Неужели ты не могла чуточку привести себя в порядок? У тебя ведь нет особых дел, ты целый день дома, что же ты не могла уделить несколько минут…
– Нет, – резко сказала я.
И сунула на руки Фрэнку Брианну, которая тут же вновь капризно заныла.
– Нет, – вновь сказала я и вырвала из его руки бутылку. – Нет! – крикнула я, топнув ногой, и замахнулась. Фрэнк увернулся, и тогда я запустила бутылку в дверной косяк. Божоле облило порог, а пол усеяли блестящие на свету осколки стекла.
Разбитая бутылка полетела в азалии, а я, не надев пальто, побежала в холодный туман. У поворота я миновала удивленных Хинчклифов, которые пришли на полчаса раньше назначенного, скорее всего, чтобы поймать меня посреди приготовлений к их визиту.
Ну что ж, надеюсь, ужин им понравится.
Я бесцельно двигалась сквозь туман. Пока я не стала отпускать газ, ноги мне обдувала печка. Домой я не собиралась; куда же податься? В круглосуточное кафе?
Неожиданно я сообразила, что уже около полуночи, а сегодня пятница. Да, я знаю, куда идти. Я повернула обратно к нашему предместью, к церкви Святого Финбара.
В такой поздний час часовня, конечно, была закрыта, чтобы не пускать грабителей и вандалов, но запоздалым прихожанам предлагалось нажать на кодовый замок под дверной ручкой. Тот, кто знал код, мог законно войти. Следовало лишь отметиться в журнале, лежавшем у алтаря.
– Святой Финбар? – недоверчиво спросил Фрэнк, впервые услышавший о часовне от меня. – Нет такого святого. И быть не может.
– А вот и есть, – не без самодовольства возразила я. – Ирландский епископ двенадцатого века.
– А, ирландский, – с облегчением протянул Фрэнк. – Тогда понятно. Только я не могу понять, – продолжил он, стараясь сохранять такт, – так это… э-э… зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем тебе посещать эту церковь? Ты никогда не отличалась религиозностью, набожности в тебе не больше, чем во мне. Ты не ходишь ни к мессе, ни к причастию. Отец Беггс каждую неделю спрашивает, где ты.
Я покачала головой.
– По правде говоря, Фрэнк, мне трудно это объяснить. Я хожу туда, потому что… чувствую потребность.
Не зная, как объяснить попонятнее, я беспомощно на него уставилась.
– Там… там царит покой, – сказала я наконец.
Фрэнк открыл было рот, но отвернулся и только покачал головой.
В этой церкви и вправду царил покой. На парковке стоял один-единственный автомобиль запоздалого прихожанина и отсвечивал под фонарем неясным черным. Я записалась в журнале и зашла внутрь, покашливанием предупредив молившегося человека о своем появлении.
Я уселась сразу за крепким мужчиной в желтой куртке. Он почти тут же поднялся, подошел к алтарю, преклонил колени и пошел к выходу, быстро кивнув мне на прощание.
Дверь со скрипом затворилась, и я осталась одна. В недвижном воздухе ровно горели две большие белые алтарные свечи. В начищенной золотой дароносице лежало несколько облаток. Я закрыла глаза и некоторое время лишь вслушивалась в тишину.
В голове, словно водоворот, кружились дневные события. Без пальто было очень холодно, даже после короткой перебежки через парковку я тряслась, но затем постепенно согрелась и расслабила сжатые на коленях руки.
В конце концов, как обычно, я перестала думать вообще. Не знаю, то ли время остановилось, то ли на меня навалилась вселенская усталость. Я перестала испытывать вину по отношению к Фрэнку, меньше стала тосковать по Джейми, а постоянные материнские тревоги превратились в фоновые, став не громче медленного стука сердца, равномерного и успокаивающего в темноте часовни.
– Господи, – прошептала я, – отдаю на милость Твою душу слуги Твоего Джеймса.
«И мою», – мысленно добавила я.
Я сидела не шевелясь и смотрела на отражения мерцания свеч в золотой дароносице, и тут позади послышались тихие шаги. Кто-то вошел и шумно уселся на церковную скамью. Сюда всегда приходили, днем и ночью. Благословенный алтарь никогда не оставался в одиночестве.
Я посидела еще несколько минут, потом встала, в свою очередь поклонилась алтарю и, уже направляясь к выходу, увидела, как в заднем ряду, в тени статуи святого Антония, задвигался чей-то силуэт. Человек встал и двинулся мне навстречу.
– Что ты здесь делаешь? – прошипела я.
Фрэнк кивнул на очередного молящегося, уже преклонившего колени, и, взяв меня за локоть, вывел на улицу.
Я подождала, пока дверь часовни не закроется, вырвала руку и повернулась лицом к нему.
– Что такое? – раздраженно спросила я. – Зачем ты сюда притащился?
– Я беспокоился.
Он указал на пустую парковку: «Бьюик» стоял так, словно защищал мой маленький «Форд».
– В этой части города опасно гулять в одиночку, особенно женщинам. Я пришел, чтобы проводить тебя домой. Вот и все.
Он не упомянул ни Хинчклифов, ни ужин, и мое раздражение исчезло.
– А, – сказала я. – А как же Брианна?
– Я попросил приглядеть за ней старушку-соседку, миссис Мансинг, подойти, если она заплачет. Но девочка, похоже, крепко спит и некого не побеспокоит. А теперь пойдем, холодно.
Так и было. От бухты дул холодный ветер, устраивал маленькие смерчи вокруг фонарных столбов. Я, в одной тонкой блузке, поежилась.
– Ну, до дома.
Я зашла проведать Брианну, и меня окутало ласковое тепло детской. Малютка по-прежнему спала, но беспокойно, ворочая рыжей головой туда-сюда, и рот открывался и закрывался, как у рыбки.
– Она проголодается, – прошептала я Фрэнку, который зашел в детскую следом и через мое плечо с любовью смотрел на дочь. – Лучше я покормлю ее сейчас, перед сном. Может, она подольше поспит утром.
– Я дам тебе чего-нибудь горяченького попить, – произнес Фрэнк и исчез в кухне. А я взяла на руки теплый сонный сверток.
Девочка наелась молоком только из одной груди. Рот лениво отпустил сосок, пушистая головка снова тяжело опустилась мне на руку, и все мои попытки ее докормить остались тщетными. В конце концов пришлось отступить. Я уложила Брианну в кроватку и поглаживала по спине до тех пор, пока она легко не срыгнула и не погрузилась в сытый спокойный сон.
– Ну, похоже, это на всю ночь?
Фрэнк накрыл девочку одеяльцем в желтых кроликах.
– Похоже на то.
Я откинулась в кресле-качалке, у меня не осталось никаких сил, чтобы встать. Фрэнк подошел ко мне и остановился за спиной, осторожно опустив руку мне на плечо.
– Значит, он умер? – тихо спросил он.
«Я же тебе говорила!» – чуть было не вырвалось у меня, но я осеклась и только кивнула, медленно раскачиваясь в кресле и глядя на кроватку с ее маленькой обитательницей.
Правую грудь распирало от молока, и было понятно, что, несмотря на всю усталость, перед сном с этим нужно что-то сделать. Покорившись судьбе, я со вздохом взяла в руки нелепое на вид приспособление, резиновый молокоотсос. Пользоваться им было во всех смыслах неудобно, но надо было воспользоваться им сейчас, чтобы через час не проснуться от распирающей боли в груди, облепленной пропитанной молоком рубашкой.
Я махнула Фрэнку.
– Иди, это быстро, на несколько минут, но иначе не получится…
Вместо ответа он забрал у меня резиновую грушу и положил ее на стол. В теплом темном воздухе детской его рука, действуя будто сама, не руководствуемая сознанием, медленно поднялась и осторожно обхватила мою набухшую грудь.
Фрэнк наклонил голову и осторожно приник губами к соску. Ощутив болезненный, но приятный отток молока, я застонала, непроизвольно опустив ладонь на затылок Фрэнка, плотнее прижала его лицо к груди и выдохнула:
– Сильнее.
Губы были нежные и мягкие, ничего общего с безжалостной хваткой крепких десен ребенка, жадно впивавшихся в грудь.
Не отрываясь от груди, Фрэнк опустился на колени, и на меня накатила волна нежности, какую, как мне в тот момент показалось, мог ощущать Господь при виде поклоняющегося Ему народа. От усталости мне все виделось замедленным, словно под водой. Руки Фрэнка двигались медленно, как водоросли в морском течении. Настойчиво и нежно, как волны, меня подняло и, словно на прибрежный песок, уложило на коврик в детской. Я закрыла глаза, отдаваясь на его волю.
